Сибирский аллюр   ::   Вронский Константин

И для мира христианского! – атаман с удовольствием потянулся, вытянул чуть кривоватые ноги и глянул на своего приятеля Машкова.

Глаза того мечтательно блеснули. Ему что Кама, что море Черное, что Урал, что Волга – главное, что не за тыном отсиживаться придется, а в поле чистом скакать, позабыв про скуку, что в сердце червем поганистым скребется… Неведомая, богатейшая земля… Она должна быть такой, должна…

– Мы все обсудим! – громко оповестил посыльных Ермак, прекрасно понимая, о чем сейчас мечтает Машков. – Насильно Благодорное покидать никого не заставляю. Но кто со мной земли новые покорять да счастья пытать хочет, милости прошу вечером на площадь! Гонцов по всему Дону пошлите непременно. Да к людям с Волги. Я каждого с собой возьму, кто смел и удал!

Слова провокационные. Это кто ж из казаков не смел да не удал? Кто ж посмел бы после таких слов остаться в деревне и сгореть от стыда?

– Братушки, даешь Каму! – крикнул Машков.

– А гарантии? Какие будут гарантии? – огрызнулся священник, размахивая письмом.

– Какие гарантии?

– А вдруг нас только используют?! С чего бы нам за веру православную бороться?!

«Да чтоб карманы набить, – подумали все в воцарившейся тишине. – Да, кстати, а кто нам это может гарантировать? Нет, наш поп совсем не дурак! Не может же быть эта захудалая цидулка гарантией!»

– Мы поедем к Симеону Строганову. Посыльные ж его нашими провожатыми станут, – Ермак усмехнулся, поглядывая на съежившихся в углу строгановских слуг. – Коль сбрехал он нам, шкуру с них да с их хозяина, Строганова того, сдернем! Никто не смеет забавы за ради звать Ермака Тимофеевича!

– Здрав будь, Ермак! – истошно закричал Машков. – Братцы, по коням! Мы ж казачество…

К середине мая воинство Ермака было готово к походу. Со всех окраин съезжалась к нему казацкая вольница, покидая дома и жен, детей и старых сородичей. Их несло ветром дальних странствий в неведомые земли!

Пятьсот сорок конников собрались на площади Благодорного, конь к коню. Отец Вакула в сапогах и казачьих портках, поверх которых развевалась черная ряса, объезжал ряды, благословлял казаков, вспрыскивая их своей святой водицей и распевая при этом аллилуйя. У многих слезы наворачивались на глаза при виде сего торжественного зрелища, и они действительно молились от всего сердца. Ермак взлетел в седло, вскинул руку.

– Казаки! – крикнул он. – На север!

И пустил коня рысью, мимо строгановских посыльных и Машкова, возглавлявшего один из первых отрядов «лыцарей».

– На север! – раздался рев пятисот сорока казаков. И Благодорное утонуло в огромном облаке пыли.

Последним деревню покидал поп Вакула. Он запер церковь и повесил на дверях написанное на рваной бумажонке объявление: «Закрыто по воле Божьей!». Хотя кто бы это смог прочитать, неведомо. Казачье путешествие, продолжавшееся не одну неделю, – это нечто совершенно особое. Это вам не простое переселение народа в иные земли. Путь с Дона на Каму был далек, и ни один казак не прожил бы без грабежа и лихих нападений. «Земля сама прокормит», как говорил Ермак.

Деревеньки и села стонали от разбоя и насилия. Бессмысленно было сопротивляться, смертельно глупо припрятывать хоть что-то, еще глупее – бежать. Пятьсот сорок казаков в походе – это стихийное бедствие, которое следует перетерпеть, как чуму или налетевшую саранчу.

Сельцо Новое Опочково лежало в верховьях Волги и сносно управлялось старостой Александром Григорьевичем Лупиным.

Силачом староста не был, но в смелости ему было не отказать. Узнав о приближении казачьей ватаги, он велел бить в набат, вооружив вилами, топорами да косами не только мужиков, но и баб. Половина людей укрылась на волжском берегу.

Новое Опочково.