Снова три мушкетера   ::   Харин Николай

Я хотел бы также побывать в Москве, Нижнем Новгороде, Астрахани, Севастополе и возвратиться домой по Дунаю.

– Какое чудесное совпадение! – заявила графиня. – У меня есть имение под Москвой, у графа – земля под Нижним, степи под Казанью, рыбные тони на Каспийском море и загородный дом в Изаче…

В общем, Дюма поехал.

Санкт-Петербург поразил его воображение. Его привели в восхищение дрожки, кучера в длинных кафтанах, их шапки, напоминавшие «паштет из гусиной печенки», и ромбовидные медные бляхи, висевшие у них на спине. Он с любопытством разглядывал полосатые будки и шлагбаумы, непривычные мундиры бравых лейб-гвардейцев, вероятно, напомнивших ему героев своего знаменитого романа. Он познакомился с мостовой Санкт-Петербурга, которая в те времена за год выводила из строя самые прочные экипажи, и… решил, что Санкт-Петербург середины XIX века напоминает Париж XVII. И вновь принялся за своих мушкетеров. Он давно хотел к ним вернуться.

Дюма работал в перерывах между балами и приемами, которые санкт-петербургское, а затем и московское общество давало в его честь. Но то ли отсутствие помощников, в первую очередь Огюста Макэ, которого злые языки называли подлинным отцом «Трех мушкетеров», то ли удаленность наших северных столиц от родных каштанов Парижа помешали осуществиться замыслу писателя. По всей видимости, Дюма не был удовлетворен тем, что выходило из-под его пера.

В таком состоянии его везут в Нижний.

В излучине реки Дюма увидел, как она внезапно исчезла, – на ее месте вырос лес расцвеченных флагами мачт. На пристани стоял оглушительный гомон двухсот тысяч голосов.

«Единственное, что может дать представление о человеческом муравейнике, кишащем на берегах реки, – это вид улицы Риволи в день фейерверка, когда добрые парижские буржуа возвращаются восвояси…»

По свидетельству Моруа, Александр Дюма сразу же стал нижегородским львом. Всюду его ждал теплый прием. Чиновники величали его генералом. Он давал нашим радушным соотечественникам – и в свою очередь получал от них – уроки кулинарии: учился приготовлять стерлядь и осетрину, варить варенье из роз с медом и корицей. Оценил он и шашлык, но водка, пишет биограф, ему не понравилась.

Не знаю, не знаю… Но ведь и не одну же только водку пили в те времена на Руси…

Думаю, в ту пору и познакомился он с моим пращуром. Уж по части стерляди и осетрины на вертеле Федор Николаевич был большой дока. Да и не только по этой часты…

Дюма-отец – Дюма-сыну:

«Дорогой мой сын! Хочешь ли ты получить представление о путешествии, которое я совершил? Возьми карту России – не пожалеешь… В Нижнем Новгороде – ярмарка из ярмарок: целый город, состоящий из шести тысяч ларьков… Как видишь, все на широкую ногу…»

Не стану строить предположений, но, видимо, в Нижнем Дюма скучать не пришлось. А прапрадед, вернувшись с ярмарки, где он, по словам прадеда, заключил сделок – сейчас сказали бы контрактов – на многие сотни тысяч рублей, бережно упрятал в кованый сундук на сохранение папку с упомянутой выше надписью и инициалами «A.D.».

Почему никто из моих предков не пробовал опубликовать рукопись писателя? Может быть, такова была воля ее автора? Кто знает. Одно можно сказать точно: ни прапрадед мой Федор Николаевич, ни сын его Николай Федорович не были близки издательскому делу и бережно передавали рукопись потомкам как семейную реликвию.

Сундук был сработан добротно. Рукопись дожила до наших дней. Так легенда стала явью.

Теперь другие времена, все переменилось. Я отнес рукопись переводчику. Вместе мы боролись с особенностями почерка знаменитого романиста. Еще более трудным оказалось единоборство со временем.