Соляной шлях   ::   Изюмский Борис Васильевич

Ивашка – о змее из пузыря и холстины, что смастерил вчера и будет запускать в небо… О пещерах по-над берегом Днепра. В иных из них живут отшельники, в других, сказывают, хранят клады разбойники. Анна же вспоминает, как собирала недавно клей с десяти вишневых деревьев, чтобы – слыхала такое поверье – хату от пожара уберечь.

– Глянь-ка, Аннусь, мажа! – нарушил молчание Ивашка, глазами показывая на облако, действительно схожее с возом, который тянут волы.

Девочка повернулась на бок, подперла голову рукой:

– И впрямь!

Волосы у нее невьющиеся, в тонкую косу вплетена лента-строчка. Анна запустила маленькую руку в матерчатый мешочек у пояса, достала орешек. Звонко щелкнула скорлупа. С двумя ядрышками – к счастью! Одно ядрышко она проворным движением руки всунула брату в рот. Ивашка только шмыгнул от удовольствия носом-репкой, сел – и сразу из-за пригорка высунулись длинный дубовый мост, извилистая дорога, взбирающаяся вверх по крутизне, златые шапки Киево-Печерского монастыря.

– Братику, – тоже села Анна, – ты наговор от занозы знаешь?

– От занозы? – недоверчиво поглядел Ивашка из-под выгоревших бровей.

– От нее, – кивнула Анна и зачастила звонкой скороговоркой: – Пресвятая, благодатная, с усердием прошу тебя – возьми в помощь, чтоб колючка не стояла, алой крови не пивала, белого тела не стегала… Изойди на черны луга, где буйный ветер свистит…

Ивашка усмехнулся:

– Враки это!

Девочка всплеснула руками:

– Чтоб я не жила – правда! Чтоб солнца не видела! Может, скажешь, и скот расколдовать нельзя?

– А то можно?!

– Можно! Взять тертого рогу от мертвого вола, тертого конского копыта, сушеную щучью печенку и окуривать скотину по три утра до восхождения солнца.

– Батя сказал, враки это! – упорно повторил Ивашка.

Анна умолкла. Словно оправдываясь, пояснила неуверенно:

– Бабка Фекла на Торгу верещала…

Бабка Фекла, усатая знахарка, заговаривала зубную скорбь, сбрызгивала от недоброго глаза, сговаривала бельма. Как же ей не верить? А с другой стороны, отец больше всех знает. Значит, Фекла эта обманывала?

Они снова легли на спину, и каждый опять стал думать о своем. Ивашка – о том, как тонул на Днепре, да сосед Анфим спас его. После этого Ивашка долго боялся глубины, а потом все же пересилил себя, и страх сняло. Позавчера играли в киян и печенегов, и он выбрался из печенежского полона, заплыв на песчаную отмель острова.

Анна же почему-то вспомнила, как сидели они недавно на высоком клене, и она, подзадоривая брата, спросила: «Сиганешь?» Ивашка тогда улыбнулся, точь-в-точь как отец, краешками губ. Сказал: «Незачем».

И она поняла – не от трусости то, а впрямь пустое предложила. Ведь не побоялся броситься на клыкастую собаку, когда та гналась за ней.

Анна посмотрела вниз: Днепр отливал недвижной синевой, по-над берегом охотился за рыбой коршун. Словно ойкнула кукушка в лесу и враз умолкла – не иначе подавилась лепешкой. Кружили на опушке стрекозы. Крикнуть бы сейчас: «Тятенька Евсей!» – а лес на той стороне ответил бы: «Та… ты… сей!» Иль бросить камень-плоскун и посчитать, сколько раз скользнет он по Днепру, а сосчитав, крикнуть: «Пять женок на тот берег перевезла!» И эхо опять ответило бы: «Пере… зла».

– Пошли раков ловить? – поднялся на ноги Ивашка.

Анна словно только и ждала этого – мгновенно перевязала бечевкой ниже детски пухлых коленок юбчонку, легла на бок, руки прижала к туловищу и покатилась к берегу.

Под ракитой припрятал Ивашка дохлую лягушку. Сейчас он откопал ее, перетянул крепкой ниткой, и они, зайдя по колено в реку, стали опускать приманку в воду, таскать зеленых раков, вцепившихся в дохлятину.

– Раков много – рыбе ловиться, – степенно заметил Ивашка.