Тень орла   ::   Перес-Реверте Артуро

 — Вы не поверите.

— Поверю, поверю. Говори, не тяни.

— Право же, не поверите.

— Сказал же — поверю. Докладывай.

— Это невероятно, ваше величество, — твердил свое полковник.

— Тютелькю, — император раздраженно пощелкал пальцем по окуляру подзорной трубы. — Вспомни, что герцога Энгиенского я приказал расстрелять за меньший проступок. Правый фланг влип в такое дерьмо, что там наверняка — большая убыль в кашеварах…

Генералы дружно заулыбались и стали подталкивать друг друга локтями. Так ему и надо, вертопраху. Тютелькю глубоко вздохнул, вжал голову в золотогалунные плечи и потупил взор, уставясь на кончик своей сабли.

— Это испанцы, государь.

Подзорная труба упала к Бонапартовым сапогам. Не менее двух маршалов Франции кинулись подбирать ее, обнаруживая присутствие духа восхитительное, но бесплодное — ошеломленному Недомерку было не до того.

— Повтори, что ты сказал, Тютелькю.

Полковник достал платок и отер лоб, с которого падали капли пота с кулак величиной.

— Это испанцы, ваше величество. Батальон 326-го линейного пехотного, помните?.. Добровольцы. Те, что записались к нам в Дании.

Все стоявшие на вершине холма, сколько их там ни было, как по команде, вновь принялись всматриваться в долину. В клубах дыма, сомкнутыми плотными рядами, уставя поблескивающие штыки, не обращая внимания ни на шквал ядер, взметавших высокие фонтаны земли, ни на градом сыплющуюся картечь, батальон 326-го линейного пехотного — ну, то есть, мы — через заваленное трупами жнивье в полном одиночестве продолжал как ни в чем не бывало медленно приближаться к батареям русских.



II

326-й линейный

До сей поры нам везло: русские бомбы пролетали у нас над головой с таким звуком, знаете, как полотно рвется — что-то вроде тр-р-ззык, — а за ним следовал сначала глухой разрыв — бум! — а потом такой жестяной лязг, будто грохнули об пол целый поднос скобянки — блям! Приятного, скажу вам, мало, поскольку лязганье это производила не что иное, как разлетающаяся во все стороны картечь. И хотя пока летела она по большей части мимо, все же то один, то другой из нас, вскрикнув «Мама!» или выругавшись, падал, получив добавочную дырочку в теле. Но в сущности потери были незначительные — раненых всего человек шесть или семь, да и те, по большей части, оставались в строю. Забавно. Помнится, раньше, получив самую ничтожную царапину, всякий предпочитал повалиться наземь в рассуждении выйти из боя. Но в то утро, под Сбодуновом, каждый, кто мог стоять на ногах, старался ковылять со всеми вместе.

Дымно было как в преисподней, а мы шли вперед, стараясь потеснее прижаться к плечу товарища, стиснув зубы и намертво вцепясь в ружья с примкнутыми штыками. Раз, и другой, и третий трещало раздираемое полотно, лязгала жесть, но мы — если, понятное дело, не считать тех, кто падал — не сбивались с шага, не расстраивали рядов. Перед первой шеренгой колыхалась шляпа капитана Гарсии: он был славный малый и храбрый солдат, кряжистый такой коротышечка родом из Сории, с густейшими бакенбардами и моржовыми усищами на пол-лица. Вот снова — тр-рззык-бам-блям. Он размахивал саблей и время от времени оборачивался к нам, что-то крича, да разве, господин капитан, можно что разобрать в таком грохоте, и знали мы только, куда идем и зачем. К этому времени стало ясно, что и лягушатники, и русские уже заметили наш маневр — не заметить его мог разве что китайский император, — и теперь что-нибудь да произойдет, однако из-за дыма и огня мы понятия не имели, что же творилось кругом.