Варфоломеевская ночь   ::   дю Террайль Понсон

 — Значит, вы увезли меня сонного из Бюри? — Да. — Зачем?

У Ожье так сверкали глаза, что Нанси подумала: «Однако наш молодчик рассердился не на шутку!» — и, подойдя к перегородке и постучав два раза, сказала:

— На это может вам ответить только моя тетушка. В этот момент дверь снова открылась; в комнату вошла Маргарита и, улыбаясь, промолвила: — Здравствуйте, господин Ожье!

— О, скажите хоть вы мне, что эта девушка просто смеется надо мной, уверяя, будто мы не в Бюри! — крикнул гасконец.

— Да нет же, — спокойно ответила королева, — мы уже уехали из Бюри и теперь находимся в Сен-Матюрене.

— Если это так, — с ледяным спокойствием сказал Ожье, — то мне остается только пронзить себя шпагой, потому что я обесчещен! — и с этими словами Ожье кинулся к своей шпаге, лежавшей на табуретке около кровати.



II

Заметив его движение, Маргарита и Нанси поспешили в свою очередь к юному гасконцу, чтобы вырвать из его рук шпагу. — Несчастный! — крикнула наваррская королева.

— Что это пришло вам в голову? — сказала Нанси молодому человеку, не изменяя своему ироническому спокойствию.

— Благодаря вам я обесчещен и теперь не смею жить более, — страдальчески воскликнул Ожье. — Отдайте мне шпагу! Я должен умереть!

— Хорошо! — сказала Маргарита. — Докажите мне, что вы действительно обесчещены, и тогда я отдам вам шпагу, предоставив свободу действий. А пока… — она обратилась к Нанси, — оставь нас одних, милочка! Нанси вышла из комнаты, унося с собой шпагу и думая: «Положение становится серьезным, и королеве придется, пожалуй, пустить в дело солидные аргументы, чтобы помешать юноше покончить с собой». — Итак, я слушаю вас! — сказала Маргарита. — Говорите!..

— Ах, да что тут говорить и доказывать, когда дело ясно и без того? Я — беарнский дворянин, состоящий на службе у наваррского короля.

— Вы говорили мне это вчера.

— Король доверил мне дело, полагаясь на мою честь и преданность. Это дело заключалось в подготовке свежих подстав для путешествия, которому мой государь придает серьезную важность. Каким образом я заснул так крепко в Бюри, я не понимаю. Но все равно: проснись я теперь в Бюри, я еще успел бы в самый последний момент доставить королю свежих лошадей; теперь же, когда вы увезли меня за тридцать лье, я уже ничего не могу поделать. Не застав свежих лошадей, король сочтет меня предателем, я мне даже нечем оправдаться в его глазах. Вы сами видите, что мне остается только умереть. Ожье произнес эту тираду с такой простотой и убежденностью что Маргарита почувствовала себя как бы вышибленной из седла, потому что все заранее придуманные ею аргументы сами собой отпадали теперь. Тогда она решилась пустить в ход самый последний аргумент, нелогичный, быть может, но зато… убедительный.

— Так позвольте же мне умереть! — грустно сказал Ожье, видя ее смущенное молчанье.

— Нет! — пламенно крикнула Маргарита. — Я не могу позволить вам покончить с собой. — Не можете позволить? Но по какому праву?

— Без всякого права, а просто потому, что вы любите меня, и я… тоже… люблю вас!

Ожье страдальчески застонал, закрывая лицо руками, и тихо сказал:

— Как я несчастен! Я должен умереть в тот момент, когда предо мной раскроется небо!…

— Но ведь я люблю вас! — повторила Маргарита.

— Разве ваша любовь может вернуть мне утраченную честь? — грустно возразил Ожье.

— Но если бы я попросила вас отсрочить исполнение своего решения хоть на несколько часов?

— Я должен был бы отказать вам, потому что никто не смеет пережить часы бесчестья.