Хан Тенгри с севера. Негероические записки   ::   Рыбак Ян

– Папа ХХХ (называется имя школьного друга) мог бы подняться на эту гору?

Конкретный вопрос, призванный устранить все неясности и расставить всё по местам! Я смеюсь.

– Нет, папа ХХХ точно не смог бы на неё подняться. Он ведь не альпинист и вообще спортом не занимается. Да и вообще, во всём Израиле есть всего человек 15-20, которые поднимались на вершины выше 7000 метров.

– Во всём Израиле?!! Ого...

Я чувствую, что он сражен наповал – во всей его «необьятной родине» есть так мало людей, которые могут сравниться с его отцом... Вот они – недостававшие ему коодинаты. Ещё не поднявшись на гору, я уже заметно вырос в его глазах! Я чувствую себя шулером.

– А там очень опасно, на этой горе?

Я задумываюсь о том, что такое «очень опасно». Не пускаться же в статистические выкладки.

– Эта гора не из самых опасных гор, хотя всё зависит от того, по какому маршруту ты идёшь – уклончиво отвечаю я – мы специально выбрали маршрут, который тяжелее, но безопаснее. Понимаешь? Мы специально уменьшили свои шансы подняться на вершину, чтобы уменьшить и риск.

– Пора спать, Томка – говорю я, и какое-то время мы сидим молча.

– Папа, ты не думай, что мне так уж важно поднимешься ты на гору или нет. Я вообще хочу, чтобы ты никуда не уезжал...

Я чувствую, что вся моя тщательно выстроенная теория мироздания закачалась и рухнула. Я чувствую себя опустошенным.

***

Всё, что можно и нужно было обсудить, мы уже обсудили и теперь молча летим по скоростному шоссе под песни «Ночных Снайперов». Запертые в крошечной капсуле, мы несёмся сквозь созвездия придорожных фонарей, и я чувствую, как с каждым оставленным позади километром моя обычная, каждодневная, уютная, как потёртая пижама жизнь отпускает меня. Я сжимаю крепче руль, чтобы почувствовать связь с пошатнувшейся реальностью и произношу в уме фразу, от которой сладкая немота пробегает по всему телу: «Я иду на Хан Тенгри!». Таня молча смотрит в тёмное окно и думает о чём-то своём. Мы сидим в полуметре друг от друга, но я просто физически ощущаю, как растёт разделившая нас пропасть.

В аэропорту мы стоим напротив входа номер три, и людские потоки огибают нас, обдавая обрывками фраз, смеха и шуршанием влекомых по надраенному полу тележек. Мы ждём Эяля.

Наконец, он появляется: долговязый, худой, косматый, в честно заработанной футболке с надписью «Безенги» и тащит меня знакомиться со своим отцом, который, по непонятной мне причине остался ждать нас на улице. Я нехотя подчиняюсь. Последнее, что мне нужно, это знакомиться с отцом своего напарника по восхождению, который на добрых 17 лет младше меня. После этого я уже не смогу строить с ним отношения, как равный с равным, и груз ответственности, никак не уравновешенный возможностью влиять на его поступки, будет давить мне плечи в течение всей нашей экпедиции.

На улице, у припаркованного автомобиля нас ждали двое мужчин, один из которых бысто шагнул мне навстречу и пожал руку. Он был высок, но сутул и некрепок, и, робко улыбаясь, бубнил мне что-то по-профессорски невнятным голосом. Как позже оказалось, он и был профессором, и преподавал какие-то компьютерные премудрости в американских университетах. Он был настолько непринципиально старше меня, что я почувствовал себя детоубийцей, эдаким торговцем наркотиками, пристрастившим его сына к проклятому зелью. Ускользая взглядом то вправо, то влево, я промямлил что-то жизнеутверждающее, на что он, видимо почувствовав неловкость моего положения, ответил, что полагается на здравый смысл Эяля, который уже не ребёнок, и вправе сам выбирать, чем ему заниматься в жизни. При этом глаза его были тревожны, а улыбка – чуть виноватой.