Земля шорохов   ::   Даррелл Джеральд

Три недели тому назад, когда я прибыл в страну, таможенные чиновники безропотно оставили у меня все предметы, подлежащие обложению высокими пошлинами: камеры, пленку, автомобиль и многое другое. Но по причинам, известным лишь всевышнему да блестящим умам Адуаны, у меня конфисковали все сети, ловушки, клетки и другое, не очень ценное, но совершенно необходимое снаряжение. И вот последние три недели не проходило и дня, чтобы Мерседес, Жозефина и я не мытарились в обширных недрах таможенного управления, где нас посылали из кабинета в кабинет с размеренностью работы часового механизма, размеренностью до того нудной и безнадежной, что мы уже всерьез стали опасаться за свою психику.

В то время как Жозефина лавировала между разбегавшимися пешеходами, вызывая у меня спазмы в желудке, Мерседес поглядывала на меня с тревогой.

— Как вы сегодня себя чувствуете, Джерри? — спросила она.

— Великолепно, — с горечью сказал я. — Ведь в такое прелестное утро мне больше всего на свете улыбается, встав с постели, сознавать, что впереди у меня еще целый день, который надо посвятить установлению близких отношений с таможенниками.

— Ну, пожалуйста, не говорите так, — сказала Мерседес. — Вы же обещали мне, что больше не будете выходить из себя. Это же совершенно бесполезно.

— Ну и пусть бесполезно, дайте хоть отвести душу. Клянусь вам, если нас еще раз продержат полчаса перед кабинетом только для того, чтобы его обитатель в конце концов сказал нам, что это не по его части и что нам следует пройти в комнату номер семьсот четыре, я не буду отвечать за свои действия.

— Но сегодня мы идем к сеньору Гарсиа, — сказала Мерседес таким тоном, будто обещала конфету маленькому ребенку. Я фыркнул.

— Насколько мне помнится, за последние три недели только в одном этом здании мы повидались уже по крайней мере с четырнадцатью сеньорами Гарсиа. Видно, клан Гарсиа считает таможню своей старой фамильной фирмой. А все младенцы Гарсиа родятся на свет с маленькой резиновой печатью в руках, — продолжал я, распаляясь все больше и больше. — А на Рождество все они получают в подарок по выцветшему портрету Сан-Мартина, чтобы, став взрослыми, повесить его в своем кабинете.

— О, Джерри, мне кажется, вам лучше остаться в машине, — сказала Мерседес.

— Как? Лишить себя удовольствия продолжать изучение генеалогии, семейства Гарсиа?

— Ну тогда обещайте ничего не говорить, — сказала она, умоляюще поглядев на меня своими глазками, синими, как васильки.-Пожалуйста, Джерри, ни слова.

— Но я же ничего никогда и не говорю, — запротестовал я. — Если бы я действительно высказал все, что думаю, вся их таможня провалилась бы в тартарары.

—А разве не вы на днях сказали, что при диктатуре вы ввозили и увозили свои вещи и у вас никогда не было неприятностей, а теперь, при демократии, на вас смотрят как на контрабандиста?

— Ну и что? Разве человеку возбраняется высказывать свои мысли? Даже при демократии? Последние три недели мы только и делаем, что боремся с этими умственно отсталыми личностями из таможни, и ни одна из них, видно, не способна сказать что-либо членораздельное, а может лишь посоветовать обратиться к очередному сеньору Гарсиа, который сидит дальше по коридору. Я потерял три недели драгоценного времени, тогда как мог бы снимать и собирать животных.

— Руку, руку, — неожиданно и громко сказала Жозефина. Я высунул руку в окно, и мчавшаяся за нами. лавина автомобилей, скрежеща тормозами, внезапно остановилась, потому что Жозефина уже стремительно бросила лендровер наперерез движению в боковую улицу. Позади нас замирал вопль ярости и были отчетливо слышны крики: animal! <Скотина! (испан.)>

— Жозефина, я настоятельно прошу вас заблаговременно предупреждать нас о ваших поворотах, — сказал я. Жозефина обернулась ко мне с ослепительной улыбкой.

— Зачем? — спросила она просто.