Зимовка   ::   Песков Василий Михайлович

Та же картина, что и у Юрки, – начало отека легких и пневмония… В глазах у нашего друга мучительная тревога. И чем мы можем его утешить? Мы говорим, что сделаем все возможное. Но Мишка-то понимает: спасение – самолет. А слово это мы даже вслух не можем произносить – мороз под семьдесят, какие могут быть самолеты».

«14 марта. Бессонная ночь у постели больного. Наш Михаил догорает, как свечка. Держится только на кислороде, гормонах и на сердечных. Губы едва шевелятся. Сказал: „Может быть, все-таки самолет?..“ Кислородных баллонов осталось пятнадцать, в сутки уходит один баллон».

Четырнадцатого марта с Востока на Молодежную ушла радиограмма, в которой взвесили каждое слово: «У одного из зимовщиков тяжелая форма горной болезни. Был консилиум. Решили: дальнейшее пребывание на станции связано с риском для жизни. Просим авиаторов отреагировать». Посылавшие радиограмму вполне понимали: просить, настаивать, требовать невозможно, нельзя. Радиограмма была адресована сердцу летчиков. И цели она достигла.

Нам неизвестно, как долго командир экипажа Евгений Кравченко взвешивал «за» и «против», прежде чем принять решение ответственное и рискованное. Антарктиду Евгений Кравченко знал хорошо, он был в ней десятый раз. Он знал: никто никогда не летал на Восток во второй половине марта. Это запрещает инструкция, здравый смысл, опыт. Долететь можно, а взлет?..

Командир пришел к экипажу, паковавшему чемоданы перед посадкой на корабль, и сказал, что срочно надо лететь на Восток. Друзья засмеялись, полагая, что это веселая шутка. Командир положил на стол телеграмму.

Молчали. Говорили. Взвешивали. Просчитали все варианты, все тонкости операции…

Пятнадцатого марта рано утром Ил-14 с бортовым номером 41 808 взял курс на Мирный. На Восток пошла радиограмма: готовьте полосу!

Из дневника А.М.: «16 марта. Все до единого на полосе. Температура под семьдесят. Снег, как песок, самолет, конечно, не сможет взлететь. Надо хотя бы метров на двести – триста оледенить полосу. Пробуем ее поливать, но вода в емкости замерзает. Изготовили спешно из железных уголков раму, положили на раму три старых матраса, тряпье, облили бензином и подожгли. Волочили этот костер в надежде, что он поможет образоваться ледяной корочке на снегу.

Два дня работы. Обморожены и измотаны до предела. Все опасаемся, как бы эта работа не прибавила нам больных. Теперь мы особенно хорошо понимаем, что значит тут гипоксия в союзе с морозом. Неделю назад наш Мишка был крепко здоровым, цветущим парнем».

«17 марта. В глазах круги. Сердце колотится уже не в груди, а в горле. Но все волочим „костер“ в конце полосы. Терпимо, когда идешь против ветра, а как под ветер – дым, совершенно нечем дышать, хоть падай. Мороз – шестьдесят восемь градусов. И результат нашего „боронования“ равен нулю – ледяной корочки нет. А самолет вылетел».

Самолет из Мирного приближался к Востоку. На борт передали, что корочку льда наморозить не удалось, и командир принимает решение не садиться, а ограничиться сбросом медикаментов и барокамеры для больного.

Но вот момент… Люди такие моменты запоминают на всю жизнь. Метеоролог Велло Парк прибежал с известием: температура повысилась! Редкостный случай: на фоне солнечной тихой погоды, когда обычно мороз усиливается, невесть откуда пришел относительно теплый воздушный фронт. Температура – минус шестьдесят три. Для посадки она все равно не годится – самолет не может взлететь. И летчики, сделав круг над Востоком, бросают контейнер с грузом.