Золото гор Уичита   ::   Юров Сергей

— Эта обезображенная обезьяна, — сказал ирландец, — почему-то торчала не у своих номеров, а в другом конце коридора, неподалеку от двери мексиканцев. И припоминаю, что Джонсон производил впечатление человека, застигнутого за неблаговидными делишками. Когда кто-нибудь натянуто улыбается и бегает глазами, того и гляди, что он подложит кому-то свинью. Тогда я не придал этому значения, мне было наплевать на все, скорей бы залить в пылающее нутро виски.

Ривердейл хмурил брови, приноравливаясь к повадкам новой лошади. Похоже, нас подслушивали, размышлял он. Какого рожна нужно было Джонсону в другом конце гостиницы? Фист явно надумал что-то. Южанин, чувствуется, — хитрая бестия и держит нос по ветру. Но почему же банда вчера слиняла из городка? Может, Джонсон ничего и не услышал! Мы не праздновали День Благодарения и говорили тихо. И мне показалось, что дверь у мексиканцев была основательной и плотно закрыта… Черт, ничего не может быть хуже подвешенного состояния!.. Еще этот сбежавший кайова! Не дай бог, чтобы и с той стороны нас ждали сюрпризы. Северянин вздохнул, мысленно произнес:

— На все воля Божья! — и улыбнулся, вспомнив преподобного Фитцпатрика.

Увидев методиста в номере Килкенни, он впервые в своей жизни чуть было не рассмеялся в присутствии священнослужителя. Мало того, что ирландский пастор внешностью походил на складной метр, так у него еще вдобавок и голос был чудным. Нараспев читая «Евангелие», методист блеял овцой. Его просветленное Христовым учением лицо с широко расставленными влажными глазами, большим носом и длинной челюстью сильно смахивало на лошадиную морду. С виду ему было лет пятьдесят. Заметив вошедших, он отложил «Евангелие», вытянулся во весь свой огромный рост и, глядя на Ривердейла, проблеял:

— Да снизойдет Божья благодать на друга Патрика и да продлятся его дни.

Пока северянин благодарил методиста и жал ему руку, Килкенни поставил на стол бутылку с виски и разложил мясные закуски. Обернувшись к столу, Фитцпатрик принял озабоченный вид.

— Патрик, сын мой, чревоугодие и спиртное тешат беса, но не Господа.

Могучий ирландец огласил комнату своим громким раскатистым смехом, чем-то напоминавшим работу крупнокалиберного карабина.

— Бог ты мой, я не прогадал, когда познакомился с этим нравоучителем… Он меня уморил! Поливает душеспасительными фразами, как заведенный.

— Не упоминай имя Господне всуе, сын мой, — сказал Фитцпатрик. — Если же погрязший в невежестве сделал это, то ему надлежит усердно молиться, а не надрывать глотку гоготом полоумного.

— Вот-вот, Майлс, — давился от смеха Килкенни. — Мой соотечественник — ходячий апостол. Честное слово, мне с ним весело и мне его будет недоставать, когда мы отправимся за…. гм-м… за городок.

Подобное общение разухабистого богохульника с набожным методистом продлилось еще какое-то время, а затем Килкенни бесцеремонно выпроводил его за дверь, сказав, что за бутылкой виски и едой от проповедей соотечественника у него бывает несварение желудка.

— Большую часть жизни Фитцпатрик бродил по Западу, проповедуя переселенцам, — сказал Килкенни после ухода проповедника. — Даже бывал в лагерях команчей и кайова с одним «Евангелие» в руках. И те не тронули его, почувствовав в нем ту силу, какой наделены индейские святые старцы… Теперь вот обосновался в Дир-Сити и спит и видит, как бы возвести методистский храм в этом медвежьем углу… Вообще-то его есть за что уважать, но уж больно нудный, чертов земляк! Я-то с ним сошелся только, чтобы повспоминать об Ирландии, а он взял меня в оборот и давай наставлять на путь истинный. Не пей дьявольское зелье, говорит, не ешь до отвала, не богохульствуй, смиренно поклонись в ножки законной жене и плоди чад.