Адлиг Швенкиттен   ::   Солженицын Александр Исаевич

---------------------------------------------

Солженицын Александр И

Адлиг Швенкиттен



Солженицын Александр Исаевич

Адлиг Швенкиттен

Односуточная повесть

Памяти майоров Павла Афанасьевича Боева и Владимира Кондратьевича Балуева.

1

В ночь с 25 на 26 января в штабе пушечной бригады стало известно из штаба артиллерии армии, что наш передовой танковый корпус вырвался к балтийскому берегу! И значит: Восточная Пруссия отрезана от Германии!

Отрезана - пока только этим дальним тонким клином, за которым ещё не потянулся шлейф войск всех родов. Но - и прошли ж те времена, когда мы отступали. Отрезана Пруссия! Окружена!

Это уже считайте, товарищи политработники, и окончательная победа. Отразить в боевых листках. Теперь и до Берлина - рукой подать, если и не нам туда заворачивать.

Уже пять дней нашего движения по горящей Пруссии - не было недостатка в праздниках. Как одиннадцать дней назад мы прорвали от наревского расширенного плацдарма - то пяток дней по Польше ещё бои были упорные, - а от прусской границы будто сдёрнули какой-то чудо-занавес: немецкие части отваливались по сторонам - а нам открывалась цельная, изобильная страна, так и плывущая в наши руки. Столпленные каменные дома с крутыми высокими крышами; спаньё на мягком, а то и под пуховиками; в погребах - продуктовые запасы с диковинами закусок и сластей; ещё ж и даровая выпивка, кто найдёт.

И двигались по Пруссии в каком-то полухмельном оживлении, как бы с потерей точности в движениях и мыслях. Ну, после стольких-то лет военных жертв и лишений - когда-то же чуть-чуть и распуститься.

Это чувство заслуженной льготы охватывало всех, и до высоких командиров. А бойцов - того сильней. И - находили. И - пили.

И ещё добавили по случаю окружения Пруссии.

А к утру 26го семеро бригадских шоферов - кто с тягачей, кто с ЗИСов скончались в корчах от метилового спирта. И несколько из расчётов. И несколько - схватились за глаза.

Так начался в бригаде этот день. Слепнущих повезли в госпиталь. А капитан Топлев, с мальчишеским полноватым лицом, едва произведенный из старшего лейтенанта, - постучал в комнату, где спал командир 2го дивизиона майор Боев, - доложить о событии.

Боев всегда спал крепко, но просыпался чутко. В такой постели дивной, да с пышным пуховиком, разрешил он себе снять на эту ночь, теперь натягивал, гимнастёрку, а на ковре стоял в шерстяных носках. На гимнастёрке его было орденов-орденов, удивишься: два Красных Знамени, Александра Невского, Отечественной войны да две Красных Звезды (ещё и с Хасана было, ещё и с финской, а было и третье Красное Знамя, самое последнее, но при ранении оно утерялось или кто-то украл). И так, грудь в металле, он и носил их, не заменяя колодками: приятная эта тяжесть - одна и радость солдату.

Топлев, всего месяц как из начальника разведки дивизиона - начальник штаба, уставно, чинно откозырял, доложил. Личико его было тревожно, голос ещё тёпло-ребяческий. Из 2го дивизиона тоже на смерть отравились: Подключников и Лепетушин.

Майор был роста среднего, а голова удлинённая, и при аккуратной короткой стрижке лицо выглядело как вытянутый прямоугольник, с углами на теменах и на челюсти. А брови не вовсе вровень и нос как чуть-чуть бы свёрнут к боковой глубокой морщине - как будто неуходящее постоянное напряжение.

С этим напряжением и выслушал. И сказал не сразу, горько:

- Э-э-эх, глупеньё...

Стоило уцелеть под столькими снарядами, бомбёжками, на стольких переправах и плацдармах - чтоб из бутыли захлебнуться в Германии.

Хоронить - да где ж? Сами себе место и выбрали.

Пройдя Алленштейн, бригада на всяк случай развернулась на боевых позициях и здесь - хотя стрелять с них не предвиделось, просто для порядка.

- Не на немецком же кладбище. Около огневой и похороним.