Алое и зеленое   ::   Мердок Айрис

}, и "будем минувшее вспоминать до самой до зари", как в песне поется!

Нежно любящая тебя

Кэтлин

P. S. Послала тебе мясной пудинг. Салфетку не разворачивай, вари прямо в ней два часа".

* * *

- От кого это тебе такое толстенное письмо? - спросил у Франсис ее длинноногий сын.

- От Кэтлин.

- Жалуется, как всегда? - спросил у Франсис ее муж, англичанин.

- Не особенно.

- Надо полагать, зовет нас в гости?

- Она всегда зовет нас в гости.

- Что ж, съезди. А меня ты туда больше не заманишь.

- Да мне не так уж и хочется туда ехать, - сказала Франсис.

Ее муж, как всегда после утреннего завтрака, стал складывать газету, аккуратно, с таким расчетом, чтобы плоский пакет удобно вошел в портфель. На сгибе Франсис успела прочесть заголовок: "Франко угрожает Барселоне". Она глянула в лицо своему длинноногому сыну и сейчас же отвела глаза. С тех пор как лучший друг ее сына записался в Интернациональную бригаду, она жила в неотступном страхе.

- Что новенького у твоей ирландской родни? - спросил,сын.

Дети всегда говорили о ее "ирландской родне". Самих себя им и в голову не приходило считать наполовину ирландцами. Они и ее-то не считали ирландкой. В Ирландии они были четыре раза и больше туда не стремились.

- Все no-старому, живут очень тихо. Тете Милли стало получше.

- Тихо, как в могиле, - сказал муж.

- Но ведь Кэтлин...

- Я не про Кэтлин, я про весь остров. Помнишь, как удручающе он на нас подействовал в прошлый раз? В жизни не видел ничего мертвее.

- А может, им это по душе...

- Будем надеяться, они того и добивались. Захотели быть сами по себе, вот и остались сами по себе.

- Мне понравился тот городок на западном побережье, - сказал сын.

- Ничего подобного. Ты все время ныл, что слишком холодно для купания. И дождь лил каждый день. Да, скажу я вам, Ирландия - это доказательство от противного.

- А я люблю, когда тихо, - сказала Франсис. - Здесь очень уж много шума и спешки. И дождь люблю.

- Провинциальная дыра, существующая на немецкие капиталы. Страна молочного хозяйства, не сумевшая даже выдумать собственный сыр. А если опять будет война, они не пойдут сражаться, как и в тот раз. Это их и прикончит.

- В тот раз они сражались, - сказала Франсис. - Ирландские полки отличились в войне.

- А где эти полки теперь? Да, отдельные сумасброды пошли в армию, но большинство ирландцев думали только о себе. А уж вся эта ерунда в шестнадцатом году, в которой и твои родичи были замешаны...

- По-моему, это была не ерунда, - сказал сын.

- Чистейшая ерунда, - сказал муж. - Можешь ты мне сказать, кому это пошло на пользу?

- Я не знаю... - сказала Франсис.

- Ни капли смысла в этом не было. Вопрос о гомруле все равно уже был решен. Просто горстке чем-то недовольных фанатиков захотелось привлечь к себе внимание. Романтика плюс жажда крови, то самое, от чего в наши дни люди становятся фашистами.

- Они не были похожи на фашистов, - сказал сын, - потому что они боролись за правое дело.

- Когда ты станешь взрослым, - сказал муж, - а сейчас, позволь тебе еще раз напомнить, до этого далеко, - ты поймешь, что в политике важно не за что бороться, а какими методами. Потому и в Испании сейчас что та сторона, что эта - обе хуже. Одна банда варваров против другой банды варваров, вот мое мнение.

Франсис не дала сыну времени возразить. Она уже привыкла к роли миротворца, состоявшей в том, чтобы всякий серьезный спор между мужем и детьми переключать на общие фразы или на безобидную болтовню о мелочах.

- Отец, наверно, согласился бы с тобой. Он был против всяких крайностей. Он как-то сказал, что ирландцы только и говорят что об истории, а мыслить исторически не умеют.

- Видимо, твой отец был в высшей степени разумный человек, - сказал муж. - Я уверен, что мы на многое смотрели бы одинаково. Жаль, что я его не знал.