Американская мечта   ::   Мейлер Норман

– Ничего, приятель, чувствую я себя куда хуже, чем выгляжу. Плесни-ка мне капельку крови.

Вкус бурбона был похож на вкус растительного масла, стелющийся дымок обволакивал мое нутро. Я ощущал сияние луны, мерцающей в окне, и страх вернулся ко мне, как окрик полицейского.

– Славная ночка для племени, – сказал я.

– Какого племени? – спросил хозяин. Было ясно, что он жаждет поскорее избавиться от меня.

– Для человеческого племени. Ха-ха-ха!

– Послушай, Стив…

– Ухожу.

Я протянул ему бокал, словно вручая лучезарное яблоко, и вышел, прикрыв дверь так осторожно, что замок не защелкнулся. Я обернулся, чтобы захлопнуть ее, и вдруг почувствовал некую силу, навалившуюся на меня, физически столь же ощутимую, как магнитное поле. «Уходи отсюда», – произнес голос в моем мозгу. Лифт не включился. Я нажимал и нажимал кнопку, а из шахты не доносилось ни звука. Я весь взмок. «Если ты не уберешься отсюда за тридцать секунд, – сказал тот же голос, – твоя болезнь совершит еще один скачок в своем развитии. Метастазы сотканы из таких вот мгновений». И я стал спускаться по лестнице. Мне предстояло пройти десять этажей, по два лестничных марша на каждом, двадцать маршей бетонных ступеней, бетонных зеленых стен, кроваво-железных трубчатых перил, и я летел вниз, преследуемый страхом, я потерял ощущение того, что живу и пребываю на земле, это больше походило на то, что я умер, сам того не заметив, может, так оно и бывает в первый час смерти, когда умираешь в собственной постели, – вы бредете через бесконечно повторяющиеся помещения, полагая, будто вы еще живы.

Дверь в парадную была заперта. Ну, конечно. Я забарабанил по ней кулаками и колотил до изнеможения – у меня уже почти не осталось сомнений в том, что я умер, – потом снял с ноги башмак и забарабанил им. Рассерженный привратник открыл дверь.

– Что происходит? – спросил он. – Я поехал за вами на лифте, а вас там не было. – Он был итальянец, мрачный и подозрительный субъект, неудачник из мафии, – они определили его работать сюда, когда решили, что он безнадежно туп даже для того, чтобы стоять за стойкой в каком-нибудь безнадежном баре. – Вам на всех наплевать?

– Пошел ты на хер, приятель.

Я надел башмак и прошел мимо. И когда я уже выходил на улицу, сзади послышалось:

– Сам пошел ты…

Пройдя быстрым шагом два квартала, я обнаружил, что забыл в гостях пальто. Был конец марта, ночь, было холодно, куда холодней, чем на балконе, и я задрожал, ощутив, как ветер добирается в заросли нервных окончаний у меня в нутре. Нервы зашевелились, словно куча червей, и начали расползаться под ветром. Привычное несчастье снова было со мной. К тому времени я не видел Дебору уже неделю или две, и наступал момент, когда все прочее куда-то уплывало и я просто не мог не позвонить ей. В подобные моменты у меня бывало такое чувство, будто я сделал себе харакири и брожу по улицам, отделив грудь от паха. Момент совершенно невыносимый – остатки моей любви к ней, любви, сочащейся из раны, утекающей, оставляя после себя лишь чувство безутешного одиночества, словно весь запас любви, отпущенный мне, был растрачен попусту, и некий рок, смутные очертания которого я мог лишь угадывать, уже предопределил последствия моего поступка. Сейчас я ненавидел ее куда сильнее, чем любил, моя жизнь с нею была цепью удач, неизменно и часто прерываемой неудачами, и я знал – я еще не разучился доверять себе, – что Дебора делала все возможное, чтобы неудачи постигали меня как можно чаще, она прекрасно умела высасывать мозг из сломанной кости, умела частенько подмести обе стороны улицы с мастерством, присущим лишь самым неутомимым пешеходам и самым искусным наследницам баснословных состояний.