Анюта   ::   Миронихина Любовь

Ей и наказывают:

- Нют, ты ж зайди к нашей Дуське, она на улице Ленина живет, сразу коло бани, скажи - пускай срочно едет, мамка второй день без памяти лежит!

И Анюта уже бежит в поселок не просто так, а за делом. Да еще крестная даст ей мелочи и велит купить в привокзальном буфете горячих булочек. И вечером ждут ее, не садятся ужинать, иногда и до восьми, до девяти часов ждут. А в награду Анюта им приносила какую-нибудь новость из поселка. О том, что в Петровское уже свет провели и дальше потянули линию, через год и у них будет электричество, как в поселке. Женщины ахали и не верили, что свет может бежать по проводам, нажмешь на выключатель - и стеклянная лампочка под потолком вся наливается этим светом, так что в хате делается светло как днем.

- Пешеход ты наш! Хоть побегаешь, мир повидаешь и всего наслушаешься, а мы тут сидим как мыши в норе! - жаловалась Настя.

Кума в ответ хмурилась. Сама она не любила отлучаться из дому, и выгнать ее в дорогу могла только горькая нужда, желание повидаться с внуками или побывать в церкви. Но Анюта и ей умела принести из дальних странствий дорогой подарочек и тем оправдаться. Однажды возле Лужниц встретилась ей незнакомая старушка и издалека улыбнулась:

- Здравствуй, Нюточка, здравствуй, дитенок!

- Здравствуй, бабушка.

- Ты ж передай от меня привет, Нюта, своей мамке. Мы с ней лет двадцать не видались, а были большие подруги, вместе в школу бегали, вместе замуж выходили.

Мамка прямо посчастливела от этого привета и долго потом вспоминала свою молодость, такую беззаботную, такую радостную.

- Ах, Феня Григорьева, все бы сейчас отдала, чтобы с ней повидаться да наговориться, - мечтала она.

- Садись на автобус да поезжай в Липки, - отвечала на это крестная.

Но мать только повздыхала, поплакала и успокоилась. Куда тут по гостям разъезжать: весна на носу, огород, потом сенокос навалится. Теперь она с вечера просила Анюту:

- Дочь, не бегай завтра никуда, пойдем погребем.

И Анюта не могла ей отказать. Изо всех силенок работала она и день, и другой, лицо ее темнело и сжималось, как печеное яблоко. В конце концов мать жалела ее и отпускала на волю.

Летом она оставляла большую дорогу и выбирала глухие проселки. Могла просидеть на тихой полянке до самого вечера. Уставится в одну точку и не шелохнется, как будто слушает и боится пропустить, недослышать. Шептались березки у нее над головой, обиженно скрипело старое дерево, пиликали, звенели птицы, шуршал в траве ветер - все эти звуки сливались в оглушительную лесную симфонию.

Убаюканная этой музыкой, Анюта часто засыпала в тени. Сон ее был сладким и ароматным. Она отсыпалась за все долгие осенние и зимние ночи, когда лежала, уставившись в потолок, читала у лампы "Справочник животновода" или бродила по двору.

Пробуждения от такого сна были счастливыми, как в детстве. Очнется Анюта, а в лесу уже вечер, грустный, задумчивый.

Она выходила на дорогу и брела домой, потихоньку напевая. На делянках до самой темноты копошился народ. Бабы кричали ей:

- Анют, ты что же это для самой себя распелась, ты лучше нам спой.

Анюта никогда не отказывала и покорно сворачивала к ним на покос. Пила молоко или теплый квас и заводила тоненьким, чистым голоском "божественную" песню:

Жила, жила я на белом свете, много нагрешила.

Нагрешемши я Господу Богу, стану помирати.

Остается у мене злато-серебро, дорогие одежды.

Мне не надо, ох и мне не нужно ни злато, ни серебро,

Только надо, только мне и нужно - четыре тесинки,

Еще надо, еще мне и нужно - один сажень земельки...

- Это чистая правда, - пригорюнятся бабы, - зачем бьемся с утра до ночи? Какая хорошая песня!

У Анюты все песни были хорошими - и "божественные", и веселые скоморошины. Много чему она научилась, лежа по больницам, сначала у Терентьевны, потом у других "высокознающих" старух.