Архив   ::   Штемлер Илья

Однако старший хранитель отдела обеспечения сохранности Евгений Колесников, по прозвищу «декабрист», загодя расписывался у дежурного – ему предстояло распечатать опломбированные на ночь все девять хранилищ, что разместились на пяти этажах бывшего монастыря Большого Вознесения.

Колесников был смугл, узкая грудь едва прикрывалась пуловером грубой вязки, поверх которого широкий солдатский ремень стягивал тесные лысые джинсы. Копна желтоватых волос, отсеченных ножницами на тощем затылке и височках, отдаленно напоминала кочан жухлой капусты.

Дежурный милиционер Мустафаев каждый раз разглядывал шевелюру молодого человека с большим интересом и удивлением. Обычно Колесников снисходительно терпел это любопытство, но сегодня старший хранитель был не в духе.

– Вы, сержант, напоминаете мне дятла, – Колесников расписался в журнале, выбрал из шкафчика ключи и, подняв лицо, вздохнул: – Извините, сержант! – Он направился к лестнице, под которой хранились две бадьи с известью и ворох рабочей одежды.

Колесников поднимался по лестнице, вытягивая из ветхих ступенек всхлипывающие звуки. Точно лестница сочувствовала Евгению Колесникову в том, что его ждет унылый и однообразный день. Но это только для непосвященных, принимающих работу в архиве как дело безрадостное, а сам Колесников ждал каждый день не так, чтобы с волнением, но с любопытством. А настроение свое сумрачное сегодня мог объяснить личными заморочками… Мало ему неприятностей с сундуком из бывшей монастырской трапезной, так вот уже три дня, как вечерами домой вваливается ватага дознавателей: участковый, следователь из милиции, дворник и еще двое шустряг, меченных красными повязками. Все допытываются о колченогом железнодорожнике, что зачастил последний месяц в гости к Женькиной родной тетке по материнской линии. Тот железнодорожник – теткин последний ухажер – совершил какой-то проступок. Вот милиция и пришла по следу, вызывая у Женьки раздражение своей навязчивостью и недоверием. Так что еще не известно, что лучше – теткины загулы или беспардонность дознавателей. Поэтому Женя и окрысился на кроткого сержанта Мустафаева, облаченного в такую же серо-голубую форму.

– Извините, сержант, – Колесников свесил голову над провалом лестничной клети. – Я не имел в виду вас, сержант. А сами вы похожи на горного орла.

– Ладно, идите! – Мустафаев великодушно всплеснул руками и боком взглянул в полуослепшее зеркало, что висело у входа. Неуловимое сходство с орлом было – нос с горбинкой, впалые горячие щеки. А рядом, в глубине зеркала, у входной двери, он увидел бабку в поношенном пальто с потертым каракулевым воротником и в платке. Мустафаев хмуро оглядел бабку. Нос пуговкой, круглые глазки неопределенного цвета, а вокруг пухлых губ сеть глубоких морщин…

– Справку мне бы, за справкой прилетела, – бабку ничуть не смутил суровый взгляд милиционера. – Варгасова я. Дарья Никитична Варгасова.

– Справки выдают с десяти.

– А сейчас сколько? – посетительница зыркнула на стенные часы. – Батюшки… Девятый час? У тебя не отстают?

Сержант зашел за конторку и произнес решительно:

– Придется вам погулять.

– Ты что, сынок, я свое отгуляла. – Бабка присела на край скамьи, дерзко поглядывая на милиционера.

«Все перестали бояться милиции», – уныло подумал Мустафаев, но промолчал. Надо было еще составить рапорт – краткую запись – о том, что за время ночного дежурства в Архиве истории и религии никаких происшествий не происходило. Мустафаев сдвинул поудобней тетрадь, приноравливаясь к первой фразе. Он избегал писать рапорты, донесения, письменное изложение его удручало недоступностью. Поэтому служба в архиве среди старых, казалось, забытых навсегда бумаг каким-то образом поднимала сержанта в собственных глазах.