Беглый раб   ::   Юрьенен Сергей

Что я здесь делаю? Алексею стало отрыгиваться банановым шейком, вся глотка облипла приторной гнусью, убивавшей вкус сигареты - к тому же предпоследней.

- Са ва?

Он не ответил. Известно, что по воскресеньям, когда закрыты банки, у людей в Париже наличных нет, тем более у эмигрантов, тружеников пера, и, отрывая их от романов ради терапевтических прогулок по Европе, изволь же хотя бы голодом, блядь, не морить, ещё при этом изображая альтруиста, катающего по "священным камням" варвара, волей рока доставшегося в друзья-приятели.

За час до свидания они явились в назначенный английский бар, где сразу оглохли от рока. Plus tard *, сказал Люсьен официанту, а он заказал стакан воды. Водопроводной. Брюссель уже остоебенел. Устал - не то слово, ещё до выезда он изнурён был гибнущим своим романом, а сейчас, перекурившему до омерзения, ему хотелось только встать под душ, чтоб смыть остывший пот, но ещё ему хотелось есть. Вместо этого он вынужден был переживать удары рока по барабанным перепонкам, израненным машинкой Ай-Би-Эм.

- Пардон? - переспросил он.

- Как она выглядит?

- Какая разница.

- Да, но как мы опознаем?

Алексей усмехнулся. Парижское издание его романа, стоящее в семье товарища на видном месте, украшено фотопортретом небритого автора (signe * Бернадетт Мацкевич).

- Она, - сказал он, - опознает.

Побарабанив по столу, Люсьен поднялся и ушёл - проверить, не завалялось ли в машине мелочи.

Всё дело в том, что Люсьен писатель тоже, но - без книги. Когда они с ним познакомились в кафе перед Агенством новостей, Алексей только в кошмарах видел первый свой роман, тогда как у Люсьена он уже был - сырая рукопись того, что могло бы стать конгениальным французским аналогом On the road *. Пока он, принятый за новость про Алексея на работу, давал пьяные клятвы довести своё произведение до публикабельного вида и победного конца, Алексей кончил свой первый и, никому не показывая, запер в чемодан, после чего сел за второй, который и вышел со всеми их парижскими фанфарами. За это время зарплата журналиста Люсьена поднялась до заветного "кирпича" (une brique *, говорят по-французски, он получает "кирпич" в месяц), но Керуаком он не стал, убедив себя с активной помощью Бернадетт, что отдел новостей лучше, чем журавль в небе - или что они в таких случаях говорят. Алексей пил воду, испытывая сожаление по поводу преуспевающего друга. В неопубликованном его романе остались погребённые заживо юные бунтари, и девочка-подросток по имени Сад, и как они собирают грибы в провинции, надеясь вытянуть оттуда ЛСД, и сцены с родителями, и финальное бегство в Катманду. Как можно жить с такой могилой? Глядя на обтянутый зад вошедшей в бар особы в ковбойских сапогах, он думал, что может быть, для Люсьена и к лучшему - бегство супруги. Не исключено, что, бросив так или иначе обречённый на провал проект с триллером, которых французы писать не умеют, извлечёт он из старого польского сундука свою юношескую рукопись.

Особа повернулась.

Под распахнутой чёрной курткой расстёгнутая блузка из индийского шёлка показывала отсутствие лифчика, но, несмотря на это, и на расшитые бисером голенища, на пояс с серебром и мексиканской бирюзой, на джинсы, впрочем, тонкие и дорогие, и обтягивающие так, что сквозь бледно-зелёную ткань по обе стороны от застёжки вздувались лабиа мажорис, - женщина была высокого полёта. Иссиня-чёрные локоны, можно сказать, по-шопеновски обрамляли матовой белизны лицо интеллектуалки. Озираясь, она наощупь расстегнула сумку, вынула сигареты, зажигалку и задержала взгляд на Алексее.

Чёрные глаза сверкнули, когда он поднял руку. Она порывисто шагнула к нему. Поднявшись, он обнаружил, что одного с ней роста.

- Вы это он?

Стиснув ему руку, она её не выпускала, пока Алексей не предложил ей сесть.