Бобыль   ::   Григорович Дмитрий Васильевич

Профили старух еще значительнее вытянулись и расширились на стене: голова Софьи Ивановны приняла вид исполинской тыквы; нос Марьи Петровны вытянулся и заострился так немилосердно, что досягнул до чайного стола, так что при малейшем движении пламени, казалось, он клевал прямо в сахарницу, а иногда зацеплял даже за чепец поручицы, принявшейся снова за свой чулок.

– Вам, Софья Ивановна, я знаю, верно, на червонную даму… вы всегда на нее загадываете? – спросила старушка, утвердительно кивая головою.

– Ну, хорошо, ставьте хоть на червонную, – отвечала та, придвигаясь ближе.

– Уж как хорошо выходит, – говорила помещица, между тем как худощавые ее пальцы так вот и бегали по столу, – уж как хорошо… интерес, да, от трефового короля получите большой интерес… постойте, что это? Да, – продолжала она, задумчиво потирая лоб, – препятствует какая-то белокурая дама, довольно пожилая…

– Гм! белокурая! кто же, однако ж?… ну, что же еще?

– Письмо получите из дальней дороги, вести, вот видите ли, дорога?., постойте… вот тут как будто болезнь, но небольшая, так, простуда какая-нибудь легонькая… но вообще все очень, очень хорошо; интерес, большой интерес от трефового короля получите…

– Марья Петровна, Софья Ивановна, – перебила сухо поручица, – не будете больше кушать чаю? я прикажу снести самовар…

– Погодите, Степанида Артемьевна, может, Софье Ивановне угодно будет выкушать еще чашечку…

– Нет, матушка, благодарствуйте, я уж и так по горлышко… больше не могу…

В эту самую минуту на улице раздался такой неистовый грохот, что все три дамы разом вздрогнули. Почти в то же время подле окна, где сидела приживалка, послышался протяжный вой собаки; он начался тихо, но потом, по мере возвращавшейся тишины, вой этот поднялся громче и громче, пока наконец не замер с последним завыванием ветра. Собачка, лежавшая на диване, на этот раз не удовольствовалась ворчаньем: она проворно спрыгнула наземь, вскочила на окно и принялась визжать и лаять, царапая стекла как бешеная.

– Цыц, Розка! цыц, Розка! – болезненно простонала испуганная Марья Петровна, – ох! что это в самом деле? слышите, душенька Софья Ивановна, как на дворе собака-то воет, и ведь не в первый раз, уж не к покойнику ли?…

– Ну вот еще, – возразила ее собеседница, – у вас все на уме такое… просто воет себе собака.

– Ох, – начала снова Марья Петровна, крестясь и возводя очи к потолку, – божья матерь, святой Сергий-угодник, моя Анюточка-покойница (царство ей небесное!) к нему прикладывалась… Степанида Артемьевна, да отгоните же Розку, ишь как она мечется, того и смотри окно прошибет.

Поручица бросила с сердцем чулок, крикнула на собачонку и, бормоча что-то сквозь зубы, вышла вон. Минуту спустя в комнатку вошла высокая рябоватая белобрысая девка; она подошла к самовару и стала убирать чашки.

– Палашка, – сказала помещица, – какая у вас там собака воет? весь вечер покою не дает…

– Змейка, сударыня, – отвечала Палашка, глядя исподлобья, – у ней щенят вечор покидали в реку… так, должно быть, и воет… Мы ее отгоняли от крыльца, да никак не сладишь с проклятой-с.

– Ох уж мне эта собака! Представьте, какой случай с ней был нынешним летом: взбесилась да Фетиске, кучерову сыну, всю икру искусала… уж как же она меня тогда напугала, сказать вам не могу…

– Чем же вы его вылечили, Марья Петровна?

– Обыкновенно чем, всегдашнее мое средство: сначала мышьяком присыпала… а потом давала ему пить по три раза в день подорожникова листочка…

– Напрасно вы это делали, только лишняя потрата вам… Если хотите, я вам скажу другое средство… и гораздо дешевле; мне передала его по секрету одна дама… да я, уж так и быть, не утаю от вас, для милого дружка и сережка из ушка… вы же много больных лечите, вам оно пригодится.