Большой пожар   ::   Санин Владимир Маркович

Дед, во всяком случае, может нахамить, а то и накостылять по шее тому, кто усомнится, что его любимая Леля — не вторая красавица города (первое место, как признает даже Дед, правда, без особой охоты, остаётся за Дашей Метельской, с которой вы ещё познакомитесь). Что же касается меня, то в связи с возможным обвинением в субъективности (мы с Ольгой поженились около шести лет назад), я своего мнения высказывать не стану.

Дед искоса следил за Бубликом, который с безразличным видом поглаживал будильник, пытаясь улучить момент и перевести стрелку назад — фокус, который он не раз с успехом проделывал. Встретившись глазами с Дедом, Бублик отдёрнул руку и тоскливо вздохнул: уж он-то знал, что у привыкшего за долгую жизнь к расписаниям, предписаниям и строгому режиму Деда каменное сердце. С минуту Бублик негодовал, взывал к лучшим чувствам, но в конце концов, согнувшись в три погибели и по-стариковски шаркая тапочками, в сопровождении Деда поплёлся в спальню.

— Написать про Большой Пожар? — удивлённо переспросил Дима. — Подумаешь, бином Ньютона, как говорил Коровьев. Возьми в нашем архиве описание и перепиши своими словами.

— Читала я ваши описания, — отмахнулась Ольга, — они дают такое же представление о пожаре, как газетная рецензия о классическом балете. На Колю Клевцова из Москвы приезжали посмотреть, руками потрогать, его цепочка штурмовых лестниц даже в учебник попала, а в описании о нем, точно помню, две строчки! Да и о Гулине и Лаврове не больше, а ваши фамилии просто перечислены, хорошо ещё, что не в разделе «недостатки и просчёты». Обыкновеннейший и скучнейший протокол — ваши описания.

— Мы их, Оленька, не для истории пишем, а для начальства, — возразил Рагозин. — Дабы оно знало, что мы работаем, а не в шахматы играем.

— По-моему, в дежурства по ночам вы только этим и занимаетесь, — неодобрительно заметила Ольга. — Лучше бы классику читали, не таким суконным языком пивали бы свои бумаги. Чуть не каждый день экстремальные ситуации, а читаешь, как вы о них пишете в своих рапортах, и плечами пожимаешь. Не описания мне нужны, а живые свидетельства, воспоминания участников, очевидцев.

— Зачем? — удивился Нилин. — Ну, был пожар, ну, потушили, чего ещё?

— В самом деле, — поддержал Рагозин, — зачем? Кому интересно читать про рукава и гидранты?

— Слепцы, — сердито сказала Ольга, — тушилы песчастные! Вы когда-нибудь задумывались над тем, что о вашей работе никто ничего не знает? О моряках романы пишут, космонавтов прославляют, лётчиков и полярников на руках носят, а про вас — что? Эстрада над вами хихикает, даже Аркадий Райкин, в кино из вас делают посмешище — усатый дядя спит, а вокруг него все горит, анекдоты сочиняют, сплетни разносят… Замкнулись в своём кругу, ничего, кроме пожаров, пожаров, пожаров… — Ольга вскинула голову. — Знаете, что говорили про Деда? Что художник Зубов погиб из-за его трусости. Это наш Дед — трус! А о тебе, Вася, я сама слышала, что ты вместо того, чтобы спасать людей из скульптурной мастерской, полпожара просидел с Лёшей в буфете и бесплатно дул пиво! Каково? Молва! А когда припрёшь болтуна к стене, откуда взял, так божится, что слышал, «слухи такие ходят, а дыма без огня не бывает» — гнуснейшая поговорка в устах доносчика и клеветника!

Ольга отдышалась.

— Но все это частности, ерунда. Куда хуже другое: до сих пор гуляет мнение — никем не опровергаемое, вот в чем вся горечь! — что на Большой Пожар приехали поздно, тушили из рук вон плохо, с оглядкой, берегли себя и в огонь не шли, на мольбы о спасении не отзывались…

— Плевать, — со злостью сказал Дима Рагозин. — Мы к этому привыкли.

— А мне не плевать! — горячо возразила Ольга.