Бонжур, Антуан!   ::   Злобин Анатолий Павлович

Я болтал как можно беспечнее, пытаясь отвлечься от главного вопроса, который настойчиво вертелся у меня в голове, как только я узнал, что Луи партизанил вместе с отцом. Я понимал, что должен сдержать себя, сейчас не время и не место. Ведь я хотел обстоятельного ответа, и потому нельзя задавать мой вопрос походя, между стеклянной дверью и стрелкой, указывающей на туалет. И всё же я не сдержался:

— Вы не в курсе, Иван, как погиб отец? Расскажите. — Вот он, мой главный вопрос, а потом я уж буду спрашивать о женщине, обо всей той истории, на которую Скворцов намекал. Но со вторым вопросом я ещё повременю.

Иван остановился, сосредоточенно наморщив лоб, и хотел ответить, но я уже понял по его глазам, что он не знает — или больше того, попытается уйти от ответа. Луи вовремя перебил его. Я ждал.

— Он требует, — перевёл Иван, — чтобы я сообщал ему все, что ты говоришь со мной, каждое твоё слово.

Но я уже овладел собой:

— Точка, Иван! Не надо про отца переводить. Скажите Луи, что я вам про Москву рассказываю.

Мы вышли на широкую площадь, до отказа заставленную машинами. Проходы были узкими, мы шли гуськом, и разговор сам собой прервался. Только раз Иван обернулся и, показалось мне, заговорщицки подмигнул, указывая на Луи: молчи, мол, приятель… Но, может, был в его подмигивании иной смысл, а мне после тягостного разговора с Верой мерещатся всякие небывальщины? Во всяком случае, нельзя спешить с таким вопросом после того, что я узнал от Скворцова и увидел смущённые глаза Ивана.

Луи остановился у зелёного «Москвича».

— Привет земляку! — воскликнул я, радуясь, что есть повод уйти от темы. — Вот уж не думал, что первым делом сяду в «Москвич».

Луи постучал ладонью по крылу.

— Он говорит, — перевёл Иван, — что купил эту машину потому, что он сильно любит нашу родину.

Вопрос мой надёжно похоронен, можно начинать все сначала, но теперь я спешить не стану.

Мы сели и тронулись: Луи и Шарлотта впереди, Иван между мной и Сюзанной. Машина выбралась на автостраду. Луи прибавил скорость.

— Будьте добры, Иван, — обратился я к Шульге. — Спросите у Луи: большой ли был отряд, в котором они с отцом воевали?

— Зачем ты всё время мне «вы» говоришь? — обиделся Иван. — Я тебе «ты», и ты мне «ты». Мы люди простые, нас всех капиталисты эксплуатируют, поэтому мы должны говорить с тобой «ты».

— Сразу так не получается, вы уж не сердитесь…

Иван перевёл мой вопрос и ответил:

— Он говорит, что в ихнем отряде было двадцать два человека, и они сделали семнадцать саботажей, по-нашему, дать прикурить, так? А потом Борис научился хорошо говорить по-ихнему и даже ругался, будто валлонец, и его забрали в особенную диверсионную группу. С тех пор Луи с ним больше не встречался, он даже не знал, где укрывалась эта группа. Поэтому я не мог рассказать тебе про твой вопрос, — странная русская речь Ивана то и дело коробила мой слух, но ещё больше удивляло меня то, что он говорил.

Итак, ответ сам собой проясняется. Отец попал в особый диверсионный отряд, и обстоятельства его гибели им неизвестны, в этом всё дело.

— Кто же командовал этой особой группой?

— Та группа существовала в скрытом виде, никто про них не знал, только генерал Пирр. Теперь его похоронили. А Луи будет рассказывать тебе за те семь месяцев, когда они познакомились и вместе били бошей. Борис был отчаянным, не знаю, как это сказать по-нашему, — простоволосым, потому его всё время приходилось удерживать, чтобы он не потерял своей головы. Они ходили на страшные саботажи, и Борис всегда был впереди.

— Ах, Иван, — вырвалось у меня. — Что бы я без вас делал. Летел и думал: как буду здесь разговаривать. Но мне, право, неловко, приходится отрывать у вас столько времени…

— Не беда, — растаял Иван. — Только я, наверное, забыл свой язык, потому что жил в деревне, но я буду стараться.