Бретер   ::   Тургенев Иван Сергеевич

Кистер вдруг, ни с того ни с сего, заговорил довольно высокопарно о любви вообще, о дружбе... но, заметив наблюдательный и ясный взгляд Ненилы Макарьевны, так же внезапно переменил разговор.

Ярко и пышно зарделась заря. Перед березовой рощей расстилался ровный и широкий луг. Маше вздумалось играть в горелки. Явились горничные, лакеи; г-н Перекатов стал с своей супругой, Кистер с Машей. Горничные бегали с подобострастными и легкими криками; камердинер г-на Перека-това осмелился разлучить Ненилу Макарьевну с ее супругом;

одна горничная почтительно поддалась барину; Федор Федорович не расставался с Машей. Всякий раз, становясь на свое место, он ей говорил два-три слова; Маша, вся раскрасневшаяся от бега, с улыбкой слушала его, проводила рукой по волосам. После ужина Кистер уехал.

Ночь была тихая, звездная. Кистер снял фуражку. Он волновался; ему слегка щемило горло. "Да,-сказал он наконец, почти вслух,- она его любит; я сближу их; я оправдаю ее доверенность". Хотя еще ничто не доказывало явного расположения Маши к Лучкову, хотя, по собственным ее словам, он только возбуждал ее любопытство, но Кистер успел уже сочинить себе целую повесть, предписать себе свою обязанность. Он решился пожертвовать своим чувством тем более что "пока, кроме искренней привязанности, я ничего ведь не ощущаю",- думал он. Кистер действительно был в состоянии принести себя в жертву дружеству, признанному долгу. Он много читал и потому воображал себя -опытным и даже проницательным; он не сомневался в истине своих предположении; он не подозревал, что жизнь бесконечно разнообразна и не повторяется никогда. Понемногу Федор Федорович пришел в восторг. Он с умилением начал думать о своем призвании. Быть посредником между любящей робкой девушкой и человеком, может быть, только потому ожесточенным, что ему ни разу в жизни не пришлось любить и быть любимым; сблизить их, растолковать им их же собственные чувства и потом удалиться, не дав никому заметить величия своей жертвы,- какое прекрасное дело! Несмотря на прохладу ночи, лицо доброго мечтателя пылало...

На другой день он рано поутру отправился к Лучкову. Авдей Иванович, по обыкновению, лежал на диване и курил трубку. Кистер поздоровался с ним.

- Я был вчера у Перекатовых,- сказал он с некоторою торжественностью.

- А! - равнодушно возразил Лучков и зевнул.

- Да. Они прекрасные люди.

- В самом деле?

- Мы говорили о тебе.

- Много чести; с кем это?

- С стариками... и с дочерью.

- А! с этой... толстенькой?

- Она прекрасная девушка. Лучков.

- Ну да, все они прекрасны.

- Нет, Лучков, ты ее не знаешь. Я еще не встречал такой умной, доброй и чувствительной девицы.

Лучков запел в нос: "В гамбургской газете не ты ли читал, как в запрошлом лете Миних побеждал..."

- Да я ж тебе говорю...

- Ты в нее влюблен, Федя,- насмешливо заметил Лучков.

- Совсем нет. И не думал.

- Федя, ты в нее влюблен!

- Что за вздор! Будто уж нельзя...

- Ты в нее влюблен, друг ты мой сердечный, таракан запечный,- протяжно запел Авдей Иванович.

- Эх, Авдей, как тебе не стыдно! - с досадой проговорил Кистер.

Со всяким другим Лучков тут-то и запел бы пуще прежнего: Кистера он не дразнил.

- Ну, ну, шпрехен зи дейч, Иван Андреич,- проворчал он вполголоса,- не сердись.

- Послушай, Авдей,- с жаром заговорил Кистер и сел подле него.- Ты знаешь, я тебл люблю. (У Лучкова покривилось лицо.) Но одно мне в тебе, признаюсь, не нравится... именно то, что ты ни с кем знаться не хочешь, все дома сидишь, всякого сближения с хорошими людьми избегаешь. Ведь наконец есть же хорошие люди! Ну, положим, ты был обманут в жизни, ожесточился, что ли; не бросайся на шею каждому, но почему же тебе всех отвергать? Ведь этак ты и меня, пожалуй, когда-нибудь прогонишь. Лучков хладнокровно продолжал курить.

- Оттого-то тебя никто и не знает...