Бумажные цветы   ::   Латынин Валерий

Я ее и так и сяк утешаю - не помогает. Порешили: что киснуть-то зря, ехать мне надо в Москву, там и узнаю, какая муха сына укусила... Однако вроде без предупреждения ехать неловко, взялся я послание сочинять к сыну и невестке: "Добрый день и час, дорогие наши дети Лилия Борисовна и Дмитрий Васильевич! Пишут вам родители - Василий Макарович да Мария Семеновна. Интересуемся очень, как ваше здоровье и самочувствие свата, Бориса Исаевича. Хотелось бы, чтобы все у вас было хорошо и по работе, и дома. А то время сейчас такое, что народ стал болезненным и всякое может статься. Давно вы не бывали у нас в гостях. А годы наши немолодые, и скоро уже закат, поэтому надобно обязательно свидеться. Мы с Марией Семеновной порешили так: ежели вам по занятости некогда, то я сам приеду к вам в Москву на несколько деньков. Захвачу рыбки сушеной и селедочки - такой в столице не сыскать, игристого привезу, нашей домашней выжимки, грудинки. Только вы сообщите, когда сподручнее к вам приехать, чтоб всех дома застать, повидать разом". Отправил письмо и через недельку стал потихоньку готовиться к отъезду. Старуха извелась сборами. Почитай, всю погребицу норовила в Москву перевезть. Багаж получился - воз и маленькая тележка. И все поучала: "Ты там долго не гостюй. Знай совесть. Поживи денек-другой, сообрази, что к чему, заручись, чтоб в отпуск приехали, и тут же домой..." Но прошло две недели, там и месяц. А из Москвы ни ответа ни привета. Вот и выходит, своим приездом москвичей так напугал, что они даже поздравительные открытки слать перестали. Два года уже молчат: боятся, чай, омут их потревожат. Петр, младшой-то наш, потом с Дмитрием по телефону переговорил, так он будто не получал никакого письма. Не получал, понимаешь ли... - Макарыч тяжело распрямил поникшие сухие плечи и, глянув на настенные ходики с деревянной кукушкой, спохватился: - Эка я тебя замордовал! Старею, сынок, жалиться начал. Раньше-то казаковал. В три дыха жил, не до слез было. А теперь все - отбегался, отсвадьбовал. Да и старуха зовет. Видно, плохо ей там одной... Ну, пойдем, гость дорогой, трошки отдохнем. А завтра и твоих родителей навестим, и Марию Семеновну проведаем.

С удовольствием вытянувшись и потонув в пуховой перине, я еще некоторое время думал о стариках Митренковых и их первенце Дмитрии, бывшем смирном пареньке. Потом сквозь дремоту мелькнула мысль: "Лжедмитрий..." - и все пропало...

Могилы моих родителей были аккуратно ухожены и убраны белыми самодельными цветами из бумаги, такими же, как на свежем холмике, под которым лежала сердобольная старуха Макарыча. Я сидел на низкой скамейке подле молчаливых надгробий и думал: какую надо иметь душу, чтобы в собственном непоправимом горе не забывать о посмертной услуге и разделить цветы скорби на три равных букета?! А еще о том, кто придет к родным могилам после нас, придут ли наши дети.

На обратном пути Макарыча перехватила почтальонша. Она еще издали замахала ему рукой: дескать, не проходите мимо. Вам весточка. Весточкой с московским штемпелем оказался почтовый перевод на сто рублей. Старик посмотрел на пустое место для письменного сообщения. Сглотнул тугой комок, протянул бумажку почтальонше:

- Отправь, Маруся, назад.

И, сгорбившись, быстро зашагал к дому.