Человек-волк   ::   Конде Альфредо

Рукам ребенка подвластно не так уж много поделок, тем более могущих привлечь к себе всеобщее внимание, тем более если этот ребенок живет в деревне, и даже не в деревне, а в крохотном местечке вроде того селеньица в провинции Оуренсе, где я родился. К тому же речь идет о занятиях, свойственных мужскому полу, о том, что обычно делают мальчишки в деревне. Срезать ветку орехового дерева и соорудить из нее стрекало для скота, вырезав множество рисунков, главным образом геометрической формы — какие получше, какие похуже — на его блестящей коричневой коре, — это-то может сделать любой мальчишка, и никого этим особенно не удивишь. И со мной сперва было так. Мои рисунки с самого начала отличались редким совершенством, однако не слишком-то привлекали чье-либо внимание, по крайней мере не в той степени, как хотелось бы мне. Они были такие же, как и у всех остальных, правда гораздо лучше, но в конечном счете такие же: шесты из ветки орехового дерева, на которых ножом вырезаны геометрические фигуры или фигурки зверей; правда, на моих изделиях рисунки напоминали те, что я встречал на скалах в близлежащих горах. Но все же они не представляли собой ничего из ряда вон выходящего, хотя были прекрасно и очень красиво выполнены: олени выходили у меня с огромными рогами и несоразмерной мошонкой.

Сооружать клетки для птиц и потом, используя пойманных птиц как приманку, ловить с их помощью других — это тоже вполне привычное дело для мальчишеских рук. Сооружать клетки, еще более совершенные и красивые, уже для птиц, пойманных с помощью первых, — так ведь и это все мальчишки делают достаточно ловко. Я тоже мастерил клетки, но по той же причине, что и стрекала, они мне быстро наскучили, и я делал их, только когда меня просил приходской священник или врач. Мои клетки были самыми красивыми. Но я не хотел делать то же, что все другие, даже при том что у меня все выходило гораздо лучше. Поэтому я предпочел направить свои усилия на нечто иное, и прежде всего заставил себя научиться быстро и бегло читать; я стал просить у священника книги, которые читал он, и вскоре превратился в гораздо более образованного человека, нежели прочие односельчане; позднее я приложил свои способности и к другим видам деятельности. Уже тогда я был не такой, как все.

Не знаю, зачем я это делал; возможно, я уже тогда догадался, что умение читать по-испански поможет мне осуществить мое горячее стремление — покинуть родную деревню и выйти в мир. А я хотел выйти в мир. Хотел увидеть мир. Для этого мне нужно было научиться говорить так, как говорили люди из Марагатерии, что приходили к нам с той стороны гор. Поэтому-то я и научился читать. По крайней мере, так я думаю. И я сделал это, зная, что многие станут меня попрекать, осуждая мое решение, навсегда заклеймив меня; но все это послужит мне стимулом, ибо неведомыми путями возбудит во мне кисло-сладкий привкус мести, к которой я всегда ощущал склонность, и укрепит мою уверенность в том, что люди судачат обо мне потому, что в глубине души осознают мое превосходство. Да, я постоянно жаждал мести, хотя и не знал толком за что. Месть всегда казалась мне чем-то таким, на что я имею право. И чтение было одним из способов осуществить ее.

Итак, я научился читать, но это не удовлетворило моих желаний, а лишь расположило меня к иным, еще более дерзким приключениям. Пройдя сие испытание, я решился на другие.