Черные яйца   ::   Рыбин Алексей Викторович

 – Поедешь?

– Он спрашивает! – ответил Леков. – С вами, братва, хоть на край света. Слушай, а правда, что ты Полянскому кота подарил?

– Правда.

– Знаешь, мне Огурец рассказывал, что твой котяра ему всю квартиру заблевал.

– Вот сука... В табло котяре надо дать, давно пора. А Полянский – пацифист, мать его... За такие вещи – в табло, в табло, пару раз по зубам – и отучится. А если сопли распускать, так он и будет блевать всю жизнь. Коты – они же как люди – с ними построже надо.

– Это точно, – усмехнулся Леков. – Дашь слабину, тут же на шею сядут. Вон, как горничная Глаша на шею Сашке Ульянову села. А брат его, Володя, взревновал. Хотя по малолетству не понимал, что ревнует. Оттого и революция приключилась.

– Кто тебе такое поведал? – хмыкнул Царев.

– Да Огурец, кто же еще, – сказал Леков.

– Ты его слушай больше, – пробурчал Царев. – Он тебе еще и не то порасскажет. Ему бы в писатели пойти. Такой талант пропадает.

– О, какие телки классные! – заметил Куйбышев, увидев из окна уже тронувшейся машины двух девушек, медленно бредущих по Московскому проспекту.

– Может, возьмем с собой? – с готовностью отреагировал Леков.

– Некуда. – Куйбышев поерзал задом на сиденье. – Разве, на колени посадить.

– Да ну их к бесу, – сказал Царев. – О деле нужно думать.

– И то верно. – Леков повернул голову и проводил глазами девушек. – А та, светленькая, и вправду, ничего.

* * *



Машина с тремя мажорами проехала мимо. Светленькая поморщилась.

– Господи, как я этих фарцовщиков не люблю... Тупые, как пробки. Одни только бабки на уме.

Светленькая помолчала, потом обратилась к подруге, продолжив давно начатый разговор.

– Слушай, а сколько ему лет вообще?

– Не знаю. Кажется, двадцать пять. А может, двадцать четыре...

– Такой молодой? Я думала – лет тридцать.

– Да ну, нет. Это Дюку тридцатник. А он – помоложе.

– Ни фига себе! А выглядит – прямо, солидол...

– Какой, к черту, солидол? Он же алкоголик. Настоящий алкоголик. Представляешь, с таким жить?

– А что такое? Подумаешь, пьет. Все пьют. Нормально. Ничего страшного. Сказала – «алкоголик»... Ты что, алкоголиков не видела? Алкаши – это «соловьи». У пивных ларьков, работяги... Ты его не равняй...

– А я и не равняю. Все пьют. И я пью. Подумаешь... Только он-то без wine жить не может...

– Большое дело. Хемингуэй тоже пил. И Джимми Пэйдж. И Лу Рид. И Моррисон... Вот проблема века, большое дело...

– Ну да, согласна. Тем более что wine все-таки освобождает сознание... расширяет...

– Ну-ну. Говори.

– Да ты понимаешь... Да?

– Да. Песни у него, конечно, гениальные. Таких никто не пишет. И не напишет никогда.

– Ты знаешь, я ведь люблю его...

– Да? Ты что, совсем дура?

– Почему?

– На хрен ты ему нужна? И потом – я как представлю себе, что я бы с ним гуляла, – нет, не хочу... Врагу не пожелаешь...

– Да? Ой ли?

– Вот тебе и «ой ли»! Он же бабник, бабник жуткий. А я ревнивая...

– И я. Я бы его не пустила от себя никуда. И ни к кому.

– Так бы он и послушал тебя, дуру.

– Сама ты дура.

– Ладно, не будем о грустном. И потом – он ведь с этой сукой живет, с Ольгой.

– Со Стадниковой?

– Ну.

– Вот стерва! И почему такие парни достаются исключительно сукам?

– Да они – два сапога – пара. Стадникова ведь тоже гуляет, тварь, трахается со всеми подряд.

– Хоть бы ее трепак пробил!

– А может, и пробил уже? Откуда нам знать? Может, и он сам из КВД не вылезает...

– Ну, прямо. Известно бы было.

– Откуда?

– Ну, как... Он же – человек известный. А в нашем городе сразу все на виду... Как в деревне.

– Да-а... Это точно. А все равно я бы хотела с ним...

– Чего? Трахнуться?

– Ну да. Интересно...

– Хм. Мечтать не вредно.

– А что? Подумаешь, большое дело! Мужики все одинаковые. Я забиться могу, что, если захочу, трахну его. Спорим?

– Не хочу.

– Почему?

– Я люблю его – вот почему.