Червь   ::   Фаулз Джон

Казалось бы, сегодня многое из духовного наследия Анны Ли не стоит принимать всерьез: выполненные по «внушению свыше» рисунки, написанные «под диктовку» песни и ноты, состояния транса – ну что это как не проявления чересчур наивной набожности? А в какой-то степени – и следствия полового воздержания, которым славились члены «Общества» (и опасность которого они сознавали: отсюда общие «собеседования» и другие обряды, введенные, чтобы хоть как-то утолить неудовлетворенную потребность). Такая же грубая и сомнительная набожность замечалась и раньше, еще у первых «французских пророков», чьи имена я вложил в уста Уордли.

Но если обратиться к более серьезным сторонам жизни «Объединенного общества», мы увидим, что ее пронизывает чувство, от которого уже не так легко отмахнуться. Это отчаянное стремление бежать от безраздельного господства науки и рассудка, от условностей, расхожих истин и общепринятой религии, поставив себе единственную цель, которая способна оправдать отречение от столь могущественных богов социального порядка – создать более человечное общество. Воплотить то, что выражалось словами: «Любви тебе...» Анна Ли и первые шейкеры будто предчувствовали, что когда-нибудь в мире воцарится если не антихрист, то маммона, всеобщая корысть, стяжательство, страсть к наживе, и эта сила станет смертельной угрозой всему человечеству. Мир сегодня не слышит призывов Анны к простоте, благоразумию, самоограничению – он глух, как бедняга Дик. «Общинное» шейкерство прекратило свое существование: для Адама и Евы XX века вера шейкеров оказалась чересчур примитивной, их устав – чересчур суровым.

Однако я нахожу в шейкерстве и такое, что не утратило значения и по сей день.

Инакомыслие – явление общечеловеческое. Но вспышки инакомыслия, происходившие в Северной Европе и Америке, – это, по-моему, наш ценнейший вклад в мировую историю. Нам кажется, что чаще всего инакомыслие возникает на религиозной почве, и это понятно: всякая новая религия начинается с проявления инакомыслия, люди отказываются исповедовать ту веру, которую навязывают им власти предержащие – навязывают самыми разными способами, от прямого насилия и тоталитарной тирании до скрытого воздействия через прессу и установления культурной гегемонии. Но по существу, инакомыслие надо понимать шире: это вечный биологический или эволюционный механизм, а не отслужившая свой век сила, пригодная лишь для нужд ушедшей эпохи, когда религиозные убеждения представляли собой грандиозную метафору; это модель, по которой пытались преобразовать многие стороны жизни, не только религию.

Инакомыслие необходимо всегда, а в наше время – как никогда прежде.

Исторически развившаяся внешняя форма, приспособленная к определенным условиям, как, например, у растений и животных, в новых условиях обречена на гибель. На мой взгляд, об этом со всей ясностью свидетельствует история не только «Объединенного общества», но и всего западного общества.

Сегодня, вспомнив о том, что шейкеры осуждали, «искали извести» в мире и обществе, где им довелось обитать, мы, пожалуй, сочтем их порыв чудачеством и утопическим вздором, их рецепты – безнадежно неосуществимыми. Однако среди поставленных ими вопросов, заданных ими задач есть и такие, решить которые не удается, по-моему, и по сей день.

По сравнению с XVIII веком человечество во многих отношениях ушло далеко вперед, и все же в решении краеугольного простого вопроса шейкеров – какая же мораль оправдывает вопиющую несправедливость и неравенство в человеческом обществе – мы не продвинулись ни на шаг. В первую очередь потому, что мы совершили очень серьезный грех: изменили отношение к понятию «посредственность», которое, в сущности, означало разумную и достойную умеренность.