Четвертый Рим   ::   Пьецух Вячеслав

И то сказать - в понимании людей знающих Рим есть не город и не государство, вернее, не столько город и государство, сколько идея, источающая особое, так сказать, отрицательное обаяние. Больше всего в этой идее пугает ее всемирность. Народы, которые придерживаются исконных своих границ и не покушаются на то, чтобы распространить отчую государственную мысль на сопредельные, а то и на совсем уж отдаленные территории, безусловно, заслуживают почтения за невинность умысла и пристойное домоседство, народы же, исповедующие всемирность своих идей, настойчиво ищущие планетарного выражения своему государственному устройству, тоже достойны почета, но переходящего в злобное восхищение. Возбуждается оно прежде всего героичностью вида, каковая героичность граничит с наглостью разбора самого даже и бытового, отчего эти народы всегда чувствовали себя хозяевами Ойкумены, а впрочем, имели на то определенные основания: например, первые римляне, то есть собственно римляне, создали отточенный аппарат управления, опиравшийся на отточенную традицию, как будто нарочно приспособленную к завоевательному способу бытия; вторые римляне, византийцы, развили влиятельную культуру, и ее действительно не грех было распространить; третьи же римляне - наши драгоценные русаки московского толка, - правда, ничего оригинального не придумали и тем не менее прибрали к рукам шестую часть земной тверди, вольготно раскинувшись от Прибалтики до Аляски. Вообще римлян первых, вторых и третьих, несмотря на резко неодинаковый состав крови, многое единило. Скажем, все они были если не похитители, то бесстыжие эпигоны: римский Рим вышел из Греции, византийский Рим вышел из римского, а московский - из византийского, после того как государь Иван III женился на Софье Палеолог, дочери морейского деспота Фомы, и на этом основании провозгласил себя наследником василевсов. Римляне всех времен и народов, причастные к отправлению государственных надобностей, разные там квесторы с эдилами, куропалаты с протосевастами, капитаны-исправники с городничими, были людьми, так сказать, металлического характера, независимо от формулы крови, и руководствовались исключительно буквой закона, причудливо сопряженной с неправедным интересом, питали величайшее презрение к труженику, отличались крайним суеверием, отчасти странным для людей металлического характера, и всеми средствами, вплоть до людоедских, несовместимых с культурой даже и примитивной, подгоняли живую жизнь под государственную идею. Римляне искренне полагали, что они одни умные, а все неримляне - дураки. Их также роднила приверженность к державным легендам и патриотическому фольклору, населенному фанатиками жертвенного направления, от Муция Сцеволы до Ивана Сусанина, и если у французов культ девушки Жанны д'Арк был более или менее факультативным, то у римлян на героических преданиях держалась система власти. Наконец, все три Рима питали вполне понятную страсть... вот даже не к монументальной, а к исполинской, что ли, архитектуре и возводили громады не иначе как всемирно-исторического значения, единственные в своем роде, назидательные и окончательно великолепные, в которых, на манер музыки, должна была застыть римская геополитическая идея.

В этом смысле немудрено, что когда 8 ноября 1917 года выдохся и пал третий, московский Рим, когда незадачливые семинаристы, недоучившиеся студенты, романтически настроенные мастеровые и тонкие еврейские юноши из портных принялись строить большевистский четвертый Рим, то очень скоро родилась мысль воздвигнуть в столице новой империи что-нибудь такое назидательное и окончательно великолепное, что вогнало бы человечество в изумление и восторг.