Чм66 или миллион лет после затмения солнца   ::   Ахметов Бектас

И вот однажды отсыпав, как бывало, в мешок пшеницы, принялся ладить поклажу за спиной и услышал голос моего деда: "Тебе тяжело. Давай я тебе помогу…".

От фронта папу спас брат Шаймерден. В конце сорок второго отца вызвали в военкомат, где в темпе пройдя медкомиссию и получив номер команды, он ждал приказа выходить на построение во двор. Что бы с ним и со всеми оставшимися в доме детьми произошло неизвестно, только проходивший по коридору русский майор, остановился и спросил:

"Ты случайно не брат Шаймердена Байпакова?" Отец с братом были не различимы. Только дядя Шаймерден был высоким, а у папы что-то едва с метр шестьдесят.

У отца екнуло в груди, но он не растерялся. Сказал: "Да, брат

Шаймердена".

Майор спросил номер команды и отправился выправлять отцу освобождение от армии. В военном билете папе записали неизлечимую глухоту на оба уха. До окончания войны отец на вопрос – почему не на фронте? – моментально вспоминал про мнимую тугоухость и переспрашивал: "Ась?"

Глухота в военном билете не помешала ему работать начальником канцелярии Председателя Президиума Верховного Совета республики.

Отец готовил председателю бумаги на подпись, напоминал о распоряжениях из ЦК, сортировал посетителей.

Однажды отца пригласили в НКВД и дали поручение регулярно докладывать, чем и как дышит Председатель. Позднее отец не говорил, подписал ли он обязательство о доносительстве. Без того было понятно: откажись подписать бумагу, он бы вряд ли вышел из наркомата внутренних дел.

Пришел отец домой со строгим предупреждением чекиста: никому ничего не говорить как о поручении, так и о самом вызове в НКВД.

Иначе – тюрьма. Папа был возбужден и вечером позвал лучшего друга на разговор. Не совета ради – что тут советоваться, когда дело сделано

– была нужда с кем-то срочно поделиться новостью. Отец взрослый человек, но не очень хорошо понимал, что с людьми делает страх.

Друг перепугался, или может решил, что отец провокатор. К тому же он отлично знал: о таких вещах категорически никому нельзя говорить.

Мало того, при разговоре присутствовала и мама.

Друг поспешил в НКВД.

Папу поместили во внутреннюю тюрьму. Матушка осталась одна с малолетними детьми и попыталась разжалобить чекистов. Она молила, плакала и уверяла следователя в том, какой ее муж ребенок, легкомыслие которого не следует принимать всерьез. Следователь сказав, что он все понимает, показал подписанное отцом обязательство о неразглашении.

Получалось, папу посадили правильно. По делу и по закону. Ни с какого конца к чекистам придраться было нельзя.

Мама пошла к Председателю Президиума. Час с лишним она рассказывала Председателю небылицы о том, что отец арестован чуть ли не из-за преданности своему начальнику. И, де, подписав обязательство, отец замышлял предупредить Председателя о том, как будет за ним приглядывать. Предупредить не успел – арестовали.

Председатель не отвернулся от отца и подключился к хлопотам по освобождению. Он хоть и был формальным правителем республики, но оставался при этом членом Бюро ЦК, союзным депутатом. Спустя шесть месяцев из тюрьмы отца выпустили. Следующим после освобождения днем семья – пока в НКВД не передумали – снялась с места и уехала в

Акмолинск.

В Акмоле отец устроился секретарем Облисполкома. Должность небольшая, но она давала многие выгоды. В сорок девятом у отца вновь случилась неприятность. В отдаленном колхозе папа выглядел едва ли не готовую к выбраковке лошадь. Эту то лошадку он и купил по госцене. Какая на самом деле при жизни была лошадь, никто уже не припоминал – мясо то съели. Но вот то, как отец придавал решающее значение непригодности лошадки в общественном стаде и никак не мог убедить в этом проверяющих, послужило причиной появления в

"Казахстанской правде" статьи "Враг колхозного строя".