Чулки со стрелкой   ::   Эппель Асар

Однако ни задвижкой, ни щеколдой дядя Буля с Паней не воспользовались, оттого, наверно, что в белый день никто не запирается, а возможно, и потому, что у обоих осталось ощущение прерванности разговора.

Дом, как сказано, был деревянный, а еще - приземистый и в один этаж. Проживали в нем три семейства. Первое к улице - девушки Пани, второе - Були с домашними, а в третьей доле жили люди, для рассказа непригодные. Да и для жизни тоже, хотя сама их ненужность - сюжет громадный и трагический, и очень возможно, что про третью семейку я как-нибудь соберусь и сочиню.

Люди первых двух квартир сословно и культурно были однотипны, но по житейским возможностям различались. Семья, где зреет Паня, жила не очень, то есть там крутились как могли, но того, что они хотели, у них не было, а это располагает человека к мечтам и капризам.

У Булиного семейства было  в с ё, и там поэтому не мечтали, а если мечтали, то о достижимом.

Короче говоря, у первоквартирников одни перелицовки, а у соседей трикотаж, и любой. А трикотаж, как выяснилось в те годы, хорошо человеку по всему телу, причем не надо вытачек и присобирать (Паня говорила  с ы з б а р и т ь, и она вожделела трикотаж, а еще хотела примерить на себя женский пояс, и еще голова ее была забита шелковыми чулками).

А он как раз мог их достать. Даже паутинку. Он, вообще, находился при шелковых чулках, при плотных из крученой скользкой ткани мужских рубашках в полоску, при кофточках, при белье - времена же были натуральные, и единственным измышлением под шелк была вискоза, а шерсть еще и осквернять не научились. Правда, завелась уже полушерсть, была вигонь, но зачем говорить, ч т о  было? У Були - да. У них - нет, у Пани у этой.

Обитателей тех мест многолюдный город Москва, в котором они обитали, не очень-то интересовал своими самыми лучшими в мире зданиями (мир стоял тогда на трех слонах, а слоны - на большой рыбе) или резервацией культуры и отдыха, носившей имя Горького. Или Художественным театром, или замечательной улицей, опять же Горького. Но это вовсе ненамеренная игра слов, да и жители тоже ненамеренно поступались привадами столь авантажной столицы, ибо давным-давно определили для себя заманный ассортимент. Трактуя, скажем, трех слонов с недоверием, они по-простому подменили их семью слониками на полочке замечательного дивана с полочкой, а уж диван этот был куда китее вседержителя кита, поскольку имелся не у всех, а заиметь его хотели все. А еще в вожделенный ассортимент входили сад "Эрмитаж" - ой там гуляли! трикотажное ателье на Колхозной площади - ой там шили! Столешников переулок - ой там были вещи!

Вещи в Столешниковом действительно были. Но для тех, кто мог достать. Или - кому могли достать. А дядя Буля, между прочим, был именно столешниковским директором и достать мог, но не соседям из первой квартиры, дворовое панибратство с которыми отнюдь не предполагало столь опрометчивых поступков. Ну можно ли приносить что-то этим почти голодранцам, общаться с которыми лучше всего через стенку? То есть постучат, скажем, эти почти голодранцы в фанерную стенку своей кухни, а из кухни дяди Були отвечают, не повышая голоса: "Ну?!" А они говорят, тоже не повышая: "Вы слыхали - в Казанке есть щука!" "Что вы говорите?! - отвечают им, от возбуждения сразу повысив голос. - Сейчас мы бежим!" Или наоборот - раздается застеночный стук из дядибулиного жилья. "Да!" - слышится в ответ. "Нет ли у вас немножко желатины?" (Слово это всегда фигурирует в женском роде.) "Есть. А что вы хотите делать?" - следует непростой вопрос, ибо намечается возможность обозначить неимоверную зажиточность дядибулиной семьи. Но там не дураки. Они отвечают: "Я хочу сделать холодец из костей!" Но тут не дураки тоже. "Зайдите возьмите, я могу вам дать!" - а сами знают, что не из костей будет холодец, а из коровьей ноги.