Цыганский король   ::   Короткевич Владимир Семенович

Два гайдука втащили из соседних дверей «митрополита» с сеном в волосах и косо надвинули ему на голову нечто похожее на митру. Митрополит свесил голову и тихо мыкал, порываясь что-то сказать. Паюк, что стоял за креслом короля, положил перед святым отцом на пюпитр толстую библию.

— Начинай молебен, — сказал король.

Ответом было мычание.

— Вы что, не могли протрезвить человека?

— Кадку воды вылили — не помогло, — испуганно пробормотал гайдук.

— Раскройте книгу и ткните пальцем куда-нибудь. Ему это привычно, не впервой, — посоветовал медикус.

И действительно помогло. Митрополит механически начал читать, водя осовелыми глазами за толстым, как копыто, ногтем гайдука.

— Второзаконие, раздел двадцать пятый. «Когда дерутся между собой мужчины и жена одного подойдет, чтобы отнять мужа своего из рук биющего и, протянув руку свою, схватит его за срамной уд, то отсеки руку ее…»

— Кажись, не то, — покрутил головой король.

Перевернули страницу. Шляхта стояла, надев шапки и вынув из ножен сабли в доказательство того, что она готова защищать веру до самой смерти. Митрополит начал бормотать снова:

— «Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него».

— М-м-м, — промычал Знамеровский, — листайте дальше, дьяволы.

— «Ибо откроется сын мой, Иисус, с теми, кто с ним, и те, кто останется, будут тешиться четыреста лет. А после сего умрет сын мой Христос и все люди, что имеют дыхание».

Митрополит часто захлопал глазами, что-то соображая пьяной головой. Потом начал мелко креститься:

— Так… так это мы тысячу четыреста лет тому все померли… Боже мой!.. Бо-оже мой!.. И еще мало нам за грехи наши… Это получается, братцы мои, ад… И огни… А ты — на возвышении — Люцифер.

Знамеровский начал подергиваться. Потом гаркнул, наливаясь кровью:

— Иди ты со своей Библией знаешь куда?

И приказал:

— Кончай ритуал. Холера на вас, поповские морды.

Гости начали шумно рассаживаться. Митрополит тоже сел, и ему в негнущиеся руки сунули кубок.

— Послушайте, это ведь кощунство, — прошептал Яновский медикусу.

— Ничего, сынок, учись, — тоже шепотом ответил медикус. — Они не уважают даже опоры своей. А сейчас увидишь, как они уважают себя.

Начали пить и закусывать. Подавали пиво черное и белое, настойку «трижды девять», кюммель и мед. Гости, что сидели возле Знамеровского, ели медвежьи окорока, осетровую хребтину, жареного лебедя и другие деликатесы. Загоновая шляхта — борщ с сосисками, разварную говядину, горох со свининой; сотнями уничтожали горячие, как огонь, наперченные битки. Несмотря на жирную еду, все быстро опьянели, потому что пили так, как Яновскому никогда не доводилось видеть. Он привык к каждодневной норме употребления вина большой шляхетской семьей — Двенадцать бутылок. Первые четыре почти повсюду выпивали за первым обедом, в двенадцать часов дня. Четыре других — за вторым, в четыре часа. За ужином, который бывал обычно в 10-11 часов вечера, кончали норму и больше не пили. Двенадцать апостолов — двенадцать бутылок. А тут на стол все тащили и тащили бутылки: «медведики», «вдовы», маленькие бочонки. Бутылки были разные: пузатые, длинные, плоские с «талией» (чтобы удобно было держать в пьяной руке). «Медведики» были в виде медведей, баранов, львов — водка била у них изо ртов. Но интереснее всех были «вдовы», бутылки в виде баранки. «Вдовами» их называли потому, что такие бутылки чаще всего употребляли вдовы. Принарядится женщина, нальет в такую бутылку водки, повесит на носик ее баранку, наденет бутылку на руку, ближе к локтю, и идет к овдовевшему куму развеять тоску.