Дар Божий   ::   Оленцова Наталья

Мать по работе и по хозяйству, отец в колхозе работал, а Сюта единственно что делать могла, так это зверят из дерева вырезывать. Сядет в угол, забьется, вырезывает и глаза лупит, словно удивляется, что получается что. Мать ее бирюльки те малышне раздавала. А девка-то краса росла, кто бы видел. И фигура у ей, стало быть, уже женская, и глаза огромные карие, губы - ну все, словом, только выражение лица дурное. Ну да что поделать. Так, може б, у них все хорошо бы и было, Сюте уже пятнадцать стукнуло. Как вечером, август это был, ага, зерно давали в те разы. Так вот, добегает к Сюткиной матери Михалева жинка, кричит, что у Саросовых корова телится и дома у них никого нет, а у нее Минька уже тогда был, бросить не может. Так и просит ее, стало быть, чтобы пошла приглянула, може ж, помочь надо будет корове-то. Ну, Сюткина мать на Сюту глянула, та спит. Чего будить пусть спит дивчина. А отца в ту пору еще не было - чуть не до петухов работали, чтобы хлеб убрать. Ну, она платок накинула да и пошла. А тут отец подвернулся до дому, да хмельной такой, что не дай Бог. Сюту-то спящую увидел, да и... прости, Господи, его душу грешную, царство ему небесное. А мать пришла до дому, видит, с девкой неладное - взъерошенная, лохматая, глаза совсем безумные стали. А Сюта, как мать увидела, как завоет, как заорет. А мать-то чует, мать-то. Сердцем плохо ей стало, она капель себе накапала и пошла в коридорчик посидеть, а там он, прости, Господи, висит. Так в ту пору еле откачали ее. Все, думали, кончится. А станицу тогда Бог дождем наказал. Ровно сорок дней сохло все и ни капли. Земля растрескалась, с дерев все сушеное падало. И кукуруза в тот год не уродила. А с Сютой неладное сделалося - без матери ходит - мать-то лежача с той поры стала - песни горланит, деньги собирает и пьет. И кто пить научил - неведомо. Зараз кабаки все узнала и пила, а пьяной никто не видел. Напьется, отоспится и снова песни поет. И на гору ходить перестала. Не видали ее там боле. Ну, а что ж, зима наступила. Соседи к ним ходили, кормили чем Бог пошлет. Но Сюту в доме не видели. Пряталась она. Так соседи придут, еду на столик поставят, приберут чего, с матерью поговорят и уходили. Ну, а зимой в шубе ничего не видно, а весной, как Сюта шубу сняла, а у нее живот огромный уже. Господи Боже, что люди не говорили только, а то ж одна мать и знала, чей то ребенок. Почти до смерти никому не говорила. Да. А как ручьи побежали, так и померла она. Отмучилась. Уж сколько бедняжке на этом свете пришлось, что и говорить. А Сюта ходит, всем живот свой показывает и песни горланит. Пить, правда, с зимы перестала. Кто его знает, почему. А в апреле родила девочку. И быстро же родила - часа за три. Дуракам, говорят, счастье. Уж как я-то своих рожала, да не дай Бог кому такое. И вот как девку-то Сюта родила, так и затихла, слова от нее никто не слыхал боле. За девочкой люди ухаживали, с рук на руки отдавали, а она ходила и только глаза на нее и лупила. Правда, кормить ей ее давали, молоко было. И смотрят люди, девка-то смышленая. И что главное - спокойная, почти не орала, так если мокрая, так что. Да. А как пошла, мать стала за собой водить. Тут дар у нее и открылся. Полтора года ей исполнилось, пришли они до Елены Ивановны с матерью в гости. Настя - Настею люди назвали - Сюту за руку привела, в кухне сели, и бабы с ребенком забавляются. Как раз и мать же ж ее, Елены Ивановны, старенькая там была и дочка ее. А Настя говорить и рада. Как вдруг вскричалася вся, что такое, на ноги вскочила, Сюту за руку и за двери тащит. Потом Елену Ивановну, та упирается, не понимает ничего, а Настя криком кричит, всех вытащила и умолкла. Они и сидят рядом с кухней на лавке, понять ничего не могут. Как вдруг кухня в один миг и разрушилась. Трещина пошла, стенка лопнула, ну и крыша вся внутрь упала. С тех пор верили Насте, что не скажет все делали.