Дедушкин отель   ::   Алейхем Шолом

---------------------------------------------

Алейхем Шолом

Дедушкин отель



Шолом АЛЕЙХЕМ

ИЗ КНИГИ

"ЕВРЕЙСКИЕ ПИСАТЕЛИ"

ДЕДУШКИН ОТЕЛЬ

Случалось ли когда-нибудь, чтобы вам захотелось стать не тем, что вы есть? Я, к примеру, был бы иногда не прочь стать неевреем. Конечно, не навсегда, боже сохрани, а только так, на короткое время, чтобы поглядеть нееврейскимн глазами, какой вид имеют евреи, когда они идут, беседуют, галдят, препираются и машут руками. Это, полагаю, должна быть необычайно интересная картина? Самая обыкновенная беседа, несомненно, показалась бы мне ссорой, перебранкой, и, глядя на двух евреев, спорящих между собой по какому-нибудь принципиальному вопросу, скажем, - когда нынче заход солнца, или когда у нас в этом году рош-гашоно1, или сколько может стоить вот этот каменный дом, или еще о чем-либо подобном, - я определенно решил бы, что они поносят друг друга, и дело вот-вот дойдет до потасовки.

Эти мысли пришли мне на ум, когда мы, три еврейских прозаика и один поэт, совершали первое путешествие по знаменитым Альпам. Почти все, кого мы встречали на нашем пути, - среди них были французы, немцы и англичане, - с каким-то удивлением смотрели на нас, словно мы явились сюда бог весть из какой страны и наряжены в невиданные одежды. Полагаю, это было потому, что мы беседовали, быть может, слишком громко, и в какой-то мере еще и потому, что мы, все четверо, говорили разом. Говорить всем вместе - это такое искусство, которым владеем только мы, евреи. Ни один народ не может этим похвастать. Наши собрания, наши разбирательства, торжества и заседания славятся в мире. Парламентаризм, то есть когда говорят по очереди каждый в отдельности, - хорошая штука, но не всегда и не везде. И менее всего по душе он трем еврейским прозаикам и одному поэту, странствующим вчетвером по Швейцарии среди знаменитых, покрытых вечными снегами Альп, когда они, все четверо разом, говорят о литературе, о поэзии, о талмуде, о его толкованиях, об истории, политике, революции и прочих подобных вещах. Не устроим же мы на ходу "заседание", чтобы выбрать президента и просить у него слова!

Люди, которых мы встречаем, - эти французы, немцы и англичане, карабкаются по тем же горам, что и мы, но их путешествие лишено интереса.

Они идут и молчат, а если заговорят, то очень тихо, еле-еле слышно. Каждый из них занят только собой, своим собственным желудком. Это вообще правило: если несколько человек идут вместе и молчат, значит, их мысли погружены в дела собственных желудков. Мы не таковы. У нас желудок - груз, подвешенный нам природой, что-то вроде внутренней торбы, чтобы нам весь век с ней маяться. Мысль эта - не моя. Дедушка реб Менделе уже много раз касался ее в своих бессмертных творениях.

Как бы ни обстояло дело - все прохожие смотрели на нас с большим удивлением. Иные останавливались и прислушивались к нашим крикам, - видимо, в ожидании минуты, когда мы начнем драться. Глупцы! Они не знали, конечно, что таких истинно добрых друзей, как мы, трудно найти на всем белом свете, хотя мы друг другу комплиментов не говорим, в карты не играем, не питаем пристрастия и к другим земным утехам, которые обычно сближают людей. Когда еврейские беды сгоняют нас в одно место, вся наша отрада в том, что мы изливаем один перед другим всю горечь исстрадавшегося сердца, вместе сетуем над бездомностью благодати, скорбим о судьбе несчастной, исхлестанной "клячи", то есть народа нашего, - а уж если, с божьей помощью, иногда на проводах царицы субботы хлебнем по малости вина, нам становится так весело, так весело, что слезы льются из глаз...

* * *

Шествие солнца по светло-голубому швейцарскому небу было в самом разгаре.