Десять серий о войне   ::   Бабченко Аркадий

Еще сутки нам удалось продержаться на коровьем боку, полученном в качестве гуманитарки от стоящего неподалеку пятнадцатого полка. Потом не осталось ничего.

— Я его освежую, если кто-нибудь убьет, — сказал Андрюха, наш повар, поглаживая Шарика за ухом, — я его не буду убивать, я люблю собак. И вообще животных.

Никто не захотел. Мы ломались еще полдня. Все это время Шарик сидел у наших ног, слушал разговоры — кому его убивать.

В конце концов решился Андрюха. Он отвел Шарика к реке и выстрелил ему за ухо. Убил сразу, с первого выстрела, даже визга не было. Освежеванную тушку он повесил на сук.

Шарик был упитан, на боках лоснился жир.

— Жир надо срезать, — сказал Андрюха, — он у собак горчит.

Я срезал жир, порубил теплое мясо. Проварив его для начала два часа в котле, мы потушили его с кетчупом — у нас еще оставалось немного кетчупа из сухпайков. Мясо получилось очень вкусное.

На следующее утро нам завезли сечку.



Квартира

В Грозном у меня была квартира. Вообще в Грозном у меня было много квартир — богатых и нищих, с мебелью красного дерева и полностью разбитых, больших и маленьких, разных. Но эта была особенная.

Я нашел ее в первом микрорайоне, в желтой пятиэтажке. Из обитой дешевым дерматином двери торчали ключи — хозяева не стали запирать дверь: живите, только не взламывайте.

Квартира была не богатая, но целая. Очень жилая, видимо, хозяева уехали только что, перед штурмом. Не по-военному домашняя, тихая. Скромная мебель, книги, старые обои, палас. Все аккуратно убрано, не разграблено. Даже стекла не выбиты.

Я не стал сразу проходить в квартиру. И, вернувшись во взвод, никому не сказал о ней. Не хотел, чтобы кто-то чужой шарил руками по этой частице мирной жизни, ворошил добро в шкафах, глазел на фотографии и рылся в ящиках. Не хотел, чтобы чужие сапоги топтали вещи, чужие руки устанавливали печку и ломали паркет на дрова.

Это был мир, кусочек спокойной, тихой жизни, по которой я невероятно соскучился, жизни, как там, в прошлом, где нет войны, — с семьей, с любимой женщиной, разговорами за ужином и планами на будущее.

Это была моя квартира. Лично моя. Мой дом. И я придумал игру.

Вечером, как стемнело, я пришел с работы домой, открыл своими ключами свою дверь. Если бы вы знали, какое это счастье открывать своими ключами свою дверь! Вошел в свою квартиру, устало сел в кресло. Откинув голову, закурил, закрыл глаза…

Она подошла ко мне, свернулась калачиком у меня на коленях, нежно положила маленькую голову на грудь. «Господи, милый, где ты был так долго? Я ждала тебя…» — «Извини, задержался на работе». — «У тебя сегодня был хороший день?» — «Да. Я убил двоих». — «Ты у меня молодец! Я горжусь тобой. — Она чмокнула меня в щеку, погладила по руке. — Молодец… Господи, а руки-то какие? Это что, от холода?» Я посмотрел на свои руки. Ее маленькая удлиненная ладонь с тонкой, пахнущей хорошей косметикой гладкой кожей лежала на моих шершавых лапищах, грязных, растрескавшихся, кровоточащих… «Да, от холода. От грязи… Экзема. Чепуха, пройдет». — «У тебя плохая работа. Мне здесь страшно. Давай уедем отсюда!» — «Мы обязательно уедем, родная. Ты только потерпи немножко. Там, за первым микрорайоном, мой дембель и мир. И ты… Мы обязательно уедем, только подожди».

Она встала, пошла на кухню, легко ступая по ковру. «Иди мыть руки! Сейчас будем ужинать, я сегодня приготовила борщ. Настоящий, не то что у вас на работе — бигус недоваренный. Вода в ванной, я принесла с колонки. Только она уже замерзла. Но ведь лед можно растопить, правда?» Она налила борщ в тарелку, пододвинула мне. Сама села напротив. «А ты?» — «Кушай, я уже поела… Да ты сними амуницию-то, глупенький! — Она засмеялась звонко, как колоколь-чик. — Что ж ты гранаты в борще купаешь? Давай их сюда, я их на подоконник положу.