Девушка в белом с огромной собакой   ::   Саломатов Андрей

— Может, на Ордынку заглянем? — предложил Зуев, и глаза его блеснули тем живым огоньком, который частенько предвещал начало бесшабашного загула.

— Давай, — согласился Шувалов. — Оставлю пока там это барахло. Не хочется домой ехать.

— Мне бы только на работу заскочить, на пять минут, — сказал Зуев и посмотрел на друга. — Два дня уже не был, — словно оправдываясь, пояснил он.

— Потом заскочишь, — ответил Шувалов.

Они вышли на перекресток и почти сразу остановили такси. В машине было тепло, пахло дерматином и нагретым маслом, а после вселения двух пассажиров к скромному букету добавился аромат мокрой одежды. Все вместе это напоминало запах псины.

Дверь им открыла Галя — хозяйка квартиры, одинокая женщина лет сорока. Когда-то, видно, она была красавицей, но последние несколько лет вела неправильный образ жизни и сильно сдала. Кожа ее сделалась дряблой, глаза и волосы потускнели, а формы опустились вниз и при ходьбе как-то развязно подпрыгивали.

Галя ответила на приветствие, брезгливо осмотрела гостей с ног до головы и важно промолвила:

— Ну, входите, коль пришли. Только вытирайте ноги.

Зуев и Шувалов старательно вытерли обувь о грязную тряпку и прошли в комнату. Здесь их встретили дружным «ну-у-у-у». За столом, между наглухо зашторенным окном и чудной изразцовой печью, сидели трое: молодой художник Кука — студент Суриковского института и две его смазливые подружки. Обе работали натурщицами в стенах того же Суриковского.

Кука широким жестом пригласил вошедших за стол, на котором в аппетитном, слегка свинском беспорядке лежали чуть тронутые закуски в прозрачных промасленных бумагах, стояли большие бутылки с красным вином урожая надвигающейся зимы и граненые стаканы.

Не вставая, девочки начали двигать стулья поближе к Куке, освобождая застольное пространство для гостей. Зуев сел на стул, ловко подставленный ему сзади Галей, взял в руку наполовину наполненный стакан вина, извинился перед владелицей стакана и лихо выпил. Ему нестройно похлопали. Кука передал через стол рассыпчатого окушка горячего копчения, а одна из девиц, та, что сидела ближе к Зуеву, положила ему в рот кусочек ветчины. А Шувалов тем временем как неприкаянный бродил по комнате, не зная, куда пристроить приобретенные произведения живописи. Он слышал, как Зуев булькнул горлом, глотая вино, и сам мечтал поскорее принять участие в празднике души, но бросить картины где попало значило лишиться их. Шувалов был опытным человеком и завсегдатаем этого гостеприимного дома. Он знал, что через час-другой сюда нагрянут друзья Куки, а с ними и подружки. Еще через час комната превратится в танцплощадку… Да какую там танцплощадку! На танцплощадках девушки не танцуют в таком виде, не топчут картины каблуками, а юноши не ломают мебель, и не швыряют под хорошенькие топающие ножки все, что оказалось под руками.

— Чего это ты там никак не можешь спрятать? — наконец обратился Кука к Шувалову.

— Да, — отмахнулся Шувалов, — лубок. Вон, у Сашки купил.

— Ну, так покажи, оценим. — Кука важно поднялся со стула, но остался стоять на месте.

— Да лубок немецкий, ерунда, — ответил Шувалов. Правда, картины все же расставил у стены и в нетерпении затоптался на месте.

— М-м-м, — восхищенно промычал Кука, разглядывая холсты. Он многозначительно поцокал языком, закрыл один глаз, затем козырьком приложил ладонь к другому и, вполне удовлетворившись, сел.

— И за сколько? — равнодушно поинтересовался Кука.

— Паук, — ответил за друга Зуев, — по пять рублей за штуку.

— Не продавал бы, — огрызнулся Шувалов.

— По четвертному хочешь? — предложил Кука, пережевывая кусок рыбы. — Или да, или нет. Торговаться не буду.