Долина Грохочущих копыт   ::   Бёлль Генрих

Вот он отпер ящик; может, он даже заметил царапину от отвертки, которая выскользнула у меня из рук; нет, не заметил, в том углу теперь темно; выдвинул ящик и отшатнулся – чековые книжки и приходные ордера лежат совсем не в том порядке, в каком он их кладет; отец заволновался, заорал на мать, выбросил на пол весь хлам, шарит в ящике… Вот оно! Началось! Как раз в эту секунду! – Пауль взглянул на церковные часы: минутная стрелка только что подползла в цифре «10», часовая неподвижно стояла перед цифрой «8».

– Раньше, – продолжал Пауль, – он был чемпионом своей дивизии по чистке пистолетов: за три минуты разбирал, чистил и собирал пистолет. Дома он заставлял меня стоять рядом и засекать время. Сроду у него не уходило на это больше трех минут.

Он швырнул на дорогу окурок и опять посмотрел на церковные часы.

– Ровно в семь пятьдесят он кончал со всей этой волынкой, наводил марафет и в восемь ноль-ноль уже сидел за столиком в своей пивной. – Пауль соскользнул со столба и, подняв руку, протянул ее Грифу. – Когда мы опять увидимся? – спросил он.

– Не скоро, – ответил Гриф, – но когда-нибудь я все же вернусь в этот городишко. А пока буду работать у дяди: солить рыбу, потрошить… Девушки там все время улыбаются, а по вечерам ходят в кино, может быть, они не станут хихикать. Уверен. У них такие белые руки, и они такие хорошенькие. Когда я был маленький, они совали мне в рот шоколадки, но теперь я уже не маленький. Не могу я, – добавил он тише, – сам понимаешь, не могу я вернуться в эту комнату. Она ведь будет стоять у меня над душой, пока я все не уберу. У тебя есть деньги?

– Да, мне уже выдали карманные деньги на все каникулы. Дать?

– Давай. Я тебе их потом пришлю.

Пауль открыл кошелек, пересчитал мелочь, отогнул карманчик, где лежали бумажки.

– Это все мои деньги для Цаллигкофена. Восемнадцать марок. Устраивает?

– Да, – сказал Гриф, он взял бумажки, мелочь и сунул все вместе в карман брюк. – Я буду ждать здесь, пока ты не попадешь в рекламу «Пиво оружейника». Стреляй быстрее, выпусти всю обойму. Мне надо это услышать собственными ушами, увидеть собственными глазами, и тогда я не торопясь пойду в Дрешенбрунн и сяду на ближайший поезд. Только не говори никому, где я.

– Не скажу! – Пауль бежал, подбрасывая камешки носками ботинок; пробегая по подземному переходу, он заорал благим матом, чтобы услышать эхо; только у ограды вокзала, недалеко от забегаловки в доме Дрёнша, он замедлил шаг, потом пошел еще тише, обернулся, но кладбищенских ворот еще не было видно, он увидел только большой черный крест в середине кладбища и белые надгробья за ним; чем ближе он подходил к вокзалу, тем больше рядов могил за крестом открывалось его глазам – два ряда, потом три, пять… А вот и ворота; Гриф еще сидит на столбе. Пауль пересек привокзальную площадь, он шел очень медленно; сердце у него громко колотилось, но он знал, что это не от страха, а скорее от радости; он с удовольствием выпустил бы всю обойму в воздух и изо всех сил кричал бы при этом «Иерусалим». Ему было даже немного жаль большую круглую рекламу «Пиво оружейника» – две скрещенные сабли поддерживали снизу пивную кружку с переливающейся через край пеной.

Я не имею права промазать, думал он, вытаскивая из кармана пистолет. Перед ним была сплошная стена фасадов, он сделал несколько шагов назад к двери в мясную и чуть было не отдавил руки уборщице, которая мыла выложенный плитками порог.

– Убирайся отсюда, паразит! – донеслось до него из полутьмы.

– Извиняюсь, – сказал Пауль и встал неподалеку от входа. Мыльная пена текла у него между ног по асфальту в сточную канаву. Отсюда удобнее всего, думал он, она висит как раз передо мной, круглая, как луна в полнолуние. Отсюда я не промажу. Он вынул из кармана пистолет, взвел курок и, прежде чем поднять пистолет и прицелиться, улыбнулся. Теперь он не ощущал неодолимой потребности что-нибудь сломать, разбить.