Дорога через хаос   ::   Анчаров Михаил

Назад дороги нет.

Если только не собьют, конечно, умники, которым нравится не искусство, а болтовня о нём. Они знают точно, как делать детей, но сами не делают почему-то – инструктируют тех, у кого это и так выходит.

А как прорвёшься в искусство – так конец. Назад пути нет.

Не в том смысле, что сам в профессионалы пойдёшь, а в том, что без него уже нельзя.

Другая жизнь начинается.

…У меня так получилось, что я сначала разум увидел в полёте, а потом сердце. Но это неважно, с чего началось. Важно, чтобы не житейское в тебе ходуном заходило, а полёт.

Я, когда девушку эту увидел с горностаем, – очумел. Потому что подумал – нет. Ну это же ясно, кто такой этот человек, который её нарисовал, – вот к чему душа тянулась. Стою и трясусь.

Илларион говорит:

– Ты только не чокнись.

– Подожди, – говорю, – Илларион, милый ты мой, подожди.

– Ну вот.

– Всё, Илларион, теперь всё.

– Что всё?

– Теперь всё, совсем всё. Назад пути нет.

– Идём на воздух. На нас стюардесса смотрит.

– Пусть смотрит.

– Идём, Коля. Идём, Коля.

– Как же я уйду?

Ушли.

Погоду не помню. Столько лет прошло. Вроде снег должен быть или, наоборот, жара, а у меня в памяти одно серебро. Должно быть, дождь моросил, а небо и асфальт – серебряные. Хотя зонтиков не помню.

Пришли домой ко мне – Илларион проводил. А я разговариваю всю дорогу, даже язык стал сухой.

Дома Княгиня говорит:

– Ну? Насмотрелись на голых женщин?

Я молчу. Илларион спрашивает Княгиню:

– У вас нет чего-нибудь? Ему поправиться надо.

– Хватит с него. Вчера поправлялся.

– Зря ты это. Кольке поправиться надо. Дай рюмку. Не видишь, что ли?

А я смеюсь.

– Жаль… – говорю я, – …что сейчас не гражданская война.

– Совсем обалдел, – говорит Княгиня. – Больше в музей не пойдёшь.

– Жаль, – говорю, – что сейчас не гражданская война… Я б тебя в Чёрное море сбросил. Таких надо в Чёрное море сбрасывать. Ты свет застишь.

– Я сейчас маме позвоню!

Тут я крикнул:

– Усохни!

Первый раз на неё крикнул.

Она стала тихая. Илларион меня за руки держал.

…Я ещё раз пытался пробиться в музей, десятки совал, без билета не пустили.

А потом картину увезли.

Нет. Так дело не пойдёт. Надо про Леонардо где-нибудь узнать.

В заводской библиотеке про Леонардо брошюра “Леонардо – великий художник Возрождения, один из плеяды тех, кто…”.

Отставить.

Пошёл к парторгу.

– Анатолий Борисович, у меня персональная просьба.

– Персональное дело?

– Анатолий Борисович, просьба… Просьба, Анатолий Борисович.

Объяснил ему, что мне надо в Ленинскую библиотеку, а институт я бросил.

– Заниматься хочешь? Дело. Письмо от парткома я организую. Но и у меня к тебе просьба. Из ГАИ просили усилить пропаганду. Нарисуешь мне плакаты насчёт соблюдения правил уличного движения… Ты что такой зелёный?

– Нет, Анатолий Борисович, не могу рисовать. Сейчас не могу. Потом.

Обиделся. Очки снял.

– Стыдно, – говорит.

– Нет… Сейчас не стыдно… Не могу… Тошнит.

Он стал на меня смотреть.

– Объясни.

– Ну ладно, – говорю. – Можете не писать письмо. Я понимаю.

– Что с тобой творится?.. Говори быстрей… Мне некогда. У меня летучка.

– Я в музее был.

– Ну и что?

– Леонардо видел… Леонардо да Винчи. “Девушку с горностаем”.

– “Дама с горностаем”… Знаю.

– Разве она дама?

– Ну-ка зайди ко мне… Копылова, некогда, некогда. Подойди через двадцать минут.

Думаю – чем чёрт не шутит? Рискну. Расскажу как есть.

Просидели мы не двадцать минут, а полтора часа. На телефоны он не отвечал. Трезвонили – сил нет.

– Ладно, один раз потерпят, – сказал он. – Продолжай. Запустили мы это дело. Письмо я тебе, конечно, организую. От плакатов тебя освобождаю. Дима нарисует, культорг.

– Я от жизни отрываюсь… Я понимаю, Анатолий Борисович… Но не могу…

– Нет, – говорит.