Дорога никуда   ::   Грин Александр

Глава II



Урбан Футроз так любил своих дочерей, что не отказывал им ни в чем: в награду за это ему никогда не приходилось раскаиваться в безмерной уступчивости любым просьбам избалованных девушек. Футроз родился бездельником, хотя его состояние, ум и связи легко могли дать этому здоровому, далеко не вялому человеку положение выдающееся. Однако Футроз не имел естественной склонности ни к какой профессии, и всякая деятельность, от науки до фабрикации мыла, равно представлялась ему не стоящей внимания в сравнении с тем, единственно важным, что – странно сказать – было для него призванием: Футроз безумно любил чтение. Книга заменяла ему друзей, путешествие, работу, спорт, флирт и азарт. Иногда он посещал клуб или юбилейные обеды своих сверстников, выдвинувшихся на каком-либо поприще, но, затворясь в библиотеке, с книгой на коленях, сигарами и вином на столике у покойного кресла, Футроз жил так, как единственно мог и хотел жить: в судьбах, очерченных мыслями и пером авторов.

Его жена, Флавия Футроз, бывшая резкой противоположностью созерцательного супруга, после многолетних попыток вызвать в Футрозе брожение самолюбия, треск тщеславия или хотя бы стыд нормального мужчины, добровольно остающегося ничтожеством, развелась с ним на четвертом году после рождения второй дочери, став женой военного инженера Галля. Она иногда переписывалась с Футрозом и дочерьми, сумев придать новым отношениям приличный тон, но не удержав сердца детей. Девочки еще больше полюбили отца, а когда ему удалось вполне понятно для юных голов доказать им неизбежность такой развязки, не осуждая жену, даже оправдывая ее, – всех трех соединил знак равенства. Девочки открыли, что отец чем-то похож на них, и приютили его в сердце своем. Там занял он уютное, вечное место – наполовину сверстник, наполовину отец.

К такому-то человеку, представляя его сделанным из железа и золота, должен был явиться Тиррей Давенант. Когда девушки уезжали, он еще некоторое время смотрел на дверь даже после того, как стало пусто на мостовой, и опомнился лишь, когда увидел фургон с ящиками.

Вздохнув, Кишлот скептически поджал нижнюю губу, занявшись уборкой посуды, которую Давенант охотно оставил бы немытой, чтобы красовалась она в хрустальном ящике во веки веков.

– Однако вы смелый оригинал, – сказал Кишлот Галерану. – Репутация моего кафе укрепится теперь в светских кругах. Не так, так этак. Не тартинки с гвоздями, так рекомендательная контора.

– Вы не правы именно потому, что правы буквально, – возразил Галеран, набивая трубку. – Но вы не поймете меня.

– Что говорить: я, разумеется, бестолков, – отозвался Кишлот, – а вы человек ученый. Действительно вы знаете их отца?

– Да. Прежний садовник Футроза был мой приятель. Тиррей, не рассердился ли ты?

– Вначале я рассердился, – ответил Давенант, вспыхнув. – Я испугался.

– Чего?

– Не знаю.

– Хорошо. А затем?

– Рад был, конечно, что там говорить! – крикнул Кишлот. – Прожить жизнь слугой тоже несладко, это уж так. Ветрогонки-то забудут сказать отцу.

– Скорей я не был рад, – пояснил Давенант, обращаясь к Галерану. – Но вдруг стало приятно дышать. И больно. Они не ветрогонки, – задумчиво продолжал он, бессознательно удерживая блюдечко Элли, которое Кишлот так же машинально тянул у него из рук. – О! Я очень хотел бы всего такого! – вскричал Давенант. Отдав блюдечко, он встрепенулся и смахнул крошки. – Как вы думаете, что теперь может быть?

– Об этом рано говорить, – сказал Галеран. – Завтра увидимся, ты мне расскажешь, как ты ходил туда и что там произошло. Я должен идти.

– Почему вы так добры ко мне?

– На такие вопросы я не отвечаю. Сам не могу устроить твою судьбу, а случай был соблазнителен.