Дорогие аплодисменты   ::   Кармен Лазарь

Аннотация: В Одессе нет улицы Лазаря Кармена, популярного когда-то писателя, любимца одесских улиц, любимца местных «портосов»: портовых рабочих, бродяг, забияк. «Кармена прекрасно знала одесская улица», – пишет в воспоминаниях об «Одесских новостях» В. Львов-Рогачевский, – «некоторые номера газет с его фельетонами об одесских каменоломнях, о жизни портовых рабочих, о бывших людях, опустившихся на дно, читались нарасхват… Его все знали в Одессе, знали и любили». И… забыли?..

Он остался героем чужих мемуаров (своих написать не успел), остался частью своего времени, ставшего историческим прошлым, и там, в прошлом времени, остались его рассказы и их персонажи. Творчество Кармена персонажами переполнено. Он преисполнен такой любви к человекам, грубым и смешным, измордованным и мечтательно изнеженным, что старается перезнакомить читателей со всем остальным человечеством.

---------------------------------------------

Лазарь Кармен

Дорогие аплодисменты



Я, он и жена его сидели за чаем.

На столе, в номере, тихо шипел самовар, у кровати на привязи сопел и потягивался рыжий пес, а в клетке стучал своим острым клювом Кузьма Кузьмич Скворцов – ученый скворец, танцующий по команде вальс и другие салонные танцы.

Несмотря на час ночи, я не покидал номера.

Он – первый русский соло-клоун и дрессировщик животных, клоун, не похожий на прочих клоунов, исколесивший несколько раз со своими животными всю Россию и немало претерпевший на своем веку, передавал мне некоторые эпизоды из своей жизни.

Он передавал эти эпизоды тихим и усталым голосом. И я слушал его с нескрываемым интересом.

Да! Недешево, судя по рассказам его, достались ему его громкое имя и лавры. Они достались ему ценой крови.

Я слушал, не сводя с него глаз, и удивлялся, как этот человек до сих пор сохранил еще веселый смех, улыбку и энергию.

В данный момент передо мной сидел не жизнерадостный клоун, заставляющий бешено аплодировать и неистовствовать раек, заставляющий детишек в ложах от души хохотать и хлопать своими маленькими ручонками, а расслабленный, усталый и разбитый человек.

– Тс-с, Запятуся! – часто прерывал он свои воспоминания и ласково гладил по атласной и черной шерсти свою удивительную умницу собачку, примостившуюся возле него сбоку.

Рассказав несколько глубоко захватывающих своим драматизмом эпизодов, клоун вдруг уставился в меня грустными глазами и, вздохнув, сказал:

– Да, много, много я на своем веку выстрадал. Сколько разочарования я вынес в своей жизни! Недаром я перенес все свои симпатии и дружбу на своих животных. Были, конечно, в жизни у меня и светлые моменты. Но мало, ах, как мало! Если сказать, положа руку на сердце, то всего в жизни был у меня один такой момент, светлый!

Клоун оживился, просиял, и в глазах у него блеснул радостный огонек.

– Какой это момент? Расскажите! – стал я просить его.

Клоун переглянулся с женой, погладил свою собачку и начал:

– В тысяча восемьсот девяносто четвертом году я с Анютой (жена его) переправлялись на небольшом пароходе через реку Обь в Сибири. Переправлялись мы вечером. Вечер был чудный. Полный месяц золотил на далеком пространстве реку, плоский берег, к которому мы приближались, и палубу нашего парохода, на которой дремали в позолоченных лунным светом клетках мои дрессированные птицы и животные. Я с Анютой, стоя у железных перил на палубе, широкой грудью вдыхали мягкий вечерний воздух и любовались разбросанными по берегу инородческими юртами и далеко отстоящим лесом. Чудный, чудный вечер! Никогда я не забуду этого вечера! Одно только омрачало меня тогда. Позади, в ста шагах от нас, тихо на буксире покачивалась баржа. Если Бы не месяц, она была бы похожа на большой черный гроб.