Дверь ловушки   ::   Андерсон Шервуд

У нее был свой привычный жест: когда она бывала поглощена страницами книги, ее рука тянулась к щеке, касалась ее и затем опять опускалась. Волосы у нее были не совсем в порядке. Со времени замужества и появления детей она перестала следить за собой. Когда она читала, ее тело оседало в кресле, точно мешок. Она была из тех, чья песенка уже спета.

Ум Хью занят был только фигурой жены, но, в сущности, не касался женщины, сидевшей подле него. Так было и с детьми. Иногда, на одно мгновение, они становились для него живыми существами, такими же живыми, как его собственное тело. Потом на долгие промежутки времени они как будто отодвигались вдаль, как напевающий голос няни-негритянки.

Как ни странно, негритянка всегда была для него чем-то действительно существующим. Он чувствовал между собой и ею какое-то взаимное понимание. Она была вне его жизни. Он мог смотреть на нее, как смотрят на дерево. Иногда вечером, когда няня уводила детей наверх и укладывала их спать, а он сидел с книгой в руках, притворяясь, что читает, старуха негритянка тихо проходила через комнату, направляясь в кухню. Она смотрела не на Уинифред, а на Хью. Он как будто подмечал какую-то странную нежность во взгляде ее старых глаз. "Я понимаю тебя, сын мой!" - казалось, говорили эти глаза.

Хью имел твердое намерение во что бы то ни стало привести в порядок свою жизнь. "Ну и хорошо!" - мысленно произносил он, словно обращаясь к третьему лицу. Он был вполне уверен, что в комнате есть третье лицо и что оно находится в кем самом, внутри его тела. Он обращался к этому третьему лицу.

"Да, вот сидит она, эта женщина, на которой я женат. У нее такой вид, словно она чего-то достигла в жизни", - думал он, будто говоря вслух. Иногда ему даже казалось, что он сказал это громко, и он быстро и пристально взглядывал на жену. Она продолжала читать, поглощенная книгой. "Может быть, в этом все дело, - думал он. - У нее дети. Они для нее свершившиеся факты. Они вышли из ее тела, а не из моего. Ее тело выполнило какую-то задачу. Теперь оно отдыхает. Если она и становится немного похожей на мешок, это так и должно быть".

Он вставал и под каким-либо пустячным предлогом выходил из комнаты, потом из дому. В юности и в ранние годы возмужалости долгие прогулки в поле, повторявшиеся, подобно возврату какой-то перемежающейся болезни, помогали ему. Но ходьба по полям ничего не разрешала. Она только утомляла его тело, а когда тело уставало, он мог спать. После нескольких дней прогулок и сна в нем происходила какая-то перемена. Реальность жизни удивительным образом восстанавливалась в его сознании. Случался какой-нибудь пустяк. Человек, шедший впереди него по дороге, бросил камень в собаку, с лаем выбежавшую из ворот фермы. Быть может, в это время был вечер, и Хью гулял по холмистой местности. Вдруг он оказался на верхушке холма. Перед ним дорога опускалась куда-то во мрак. На западе, по ту сторону поля, виднелась ферма. Солнце уже зашло, но слабые отблески еще освещали на западе горизонт. Из дома фермы вышла женщина и направилась к сараю. Он не мог ясно видеть ее фигуру, но в руке она что-то несла, несомненно это было ведро: она шла доить корову.

Человек, шедший по дороге и бросивший камень в собаку, обернулся и увидел позади себя Хью. Ему стало немного стыдно, что он испугался собаки. Он приостановился и как будто хотел заговорить с Хью, но вдруг его охватило смущение, и он быстро пошел вперед. Это был человек средних лет, но совершенно внезапно и неожиданно он показался Хью мальчиком.

Смутно видневшаяся женщина, что шла к сараю, тоже остановилась и посмотрела в сторону Хью. Вряд ли она могла разглядеть его. Она была в белом и все-таки казалась ему лишь каким-то смутным пятном на темно-зеленом фоне садовых деревьев. Но она все еще стояла и смотрела, казалось, прямо ему в глаза.