Двойник полуночника   ::   Грановский Александр

За книгами Ленина скрывался роскошный бар, забитый бутылками всех времен и народов. Коллекционные вина и коньяки из подвалов Европы, неисповедимыми путями оказавшиеся здесь, в его, Лаврентия Берии, кабинете-бункере, привычно, как и сотни лет до этого, в темноте веков ждали своего часа, своего праздника. И вот этот праздник наступил, но почему нет радости? Будто время выпило всю радость, бессмысленное время ожиданий и надежд, когда кажется, что все еще впереди, пока в какой-то момент не приходит понимание, что это ожидание и было жизнью. У времени не бывает ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее. И нужна, видимо, какая-то глубинная мудрость, чтобы просто жить. Сегодня и сейчас. Несмотря ни на что. Пусть даже на пределе сил человеческих. Словно передавая невидимую эстафету духа, над которым не властно время. Но он, Лаврентий, свой выбор уже сделал.

Щедро плеснул в хрустальный бокал французского коньяка столетней выдержки. Пил по-женски: мелкими глотками, отставив мизинец с перстнем, возможно, принадлежавшим самому Одиссею или Агамемнону - из бесценной коллекции Шлимана, вывезенной из Германии и упрятанной в тайники Лубянки, с глаз долой. Об этой коллекции не догадывался даже Сталин. И если раньше он, Берия, только ждал случая преподнести такой подарок своему Coco, то в последнее время с этим уже не торопился - будто золото постепенно брало над ним власть, и эта власть оказывалась сильнее власти желтоватых глаз старого уставшего от жизни вождя. А еще он верил, что жук-скарабей, выбитый на древнем перстне, принесет счастье.

7.

В такси было уютно и тепло. Зеленовато фосфоресцировали циферблаты приборов. Привычно пахло бензином и табаком, кожей сидений, витал дух хорошего вина и дорогах духов... Их любила женщина, которую любил он. И сейчас этот запах всколыхнул в нем волну угасших снов.

Впрочем, это было так давно, что уже не имело никакого значения. Словно в другой жизни, которая, как он считал, давно кончилась, а она не только продолжалась, но и осмелилась напомнить о себе. Он даже вспомнил имя женщины... и бархатистую нежность загоревшей кожи; морской ветер развевал ее волосы, и волосы больно хлестали по его глазам, и сквозь слезы он готов был молить ветер, чтобы эта боль никогда не кончалась...

На секунды мелькнувший свет дважды выхватывал невозмутимый профиль водителя и его отражение в зеркальце, каждый раз почему-то разное. То виделся какой-то господин с усталыми печальными глазами, то подгулявший начальник, виновато спешащий домой и придумывающий, что сказать жене по поводу ночных бдений, то ученый муж - допоздна задержавшийся в институте, в поте лица потрудившийся в своей лаборатории. И не в молоденькой лаборантке дело (ведь гении неспроста притягивают к себе женщин). Хотелось доказать, что и он что-то значит, что и он личность - неповторимая и незаменимая... А это уже плохо - плохо, когда несознательное Я берет верх, незаметно подкрадывается коварная гордыня, вызывающая то самое, разрушительное, головокружение от успехов, когда чувствуешь себя не таким, как все... Сперва чувствуешь, а потом действуешь... Теперь в зеркальце заднего вида мелькнул знаменитый режиссер М. Еще вчера ему рукоплескала вся Москва, было море цветов и... выстрелы шампанского, от которых он вздрагивал... а сегодня М. выдернули из теплой постели по доносу лучшего друга, который станет режиссером завтра. Но люди приходят и уходят, а высшая справедливость остается: "Кто был никем, тот станет всем..."

- Куда?.. - не оборачиваясь, подал голос таксист. На секунду глаза их встретились в зеркальце и холодок... нет, не страха - привычной осторожности заставил сузиться его глаза, чтобы никто не смог заглянуть в них.

- Туда... - сказал слегка заплетающимся языком человека, которому слишком трудно контролировать себя.