Дживс и песнь песней   ::   Вудхауз Пэлем Гринвел

---------------------------------------------

Пэлем Гринвел Вудхауз

ДЖИВС И ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ



Забрезжил новый день, горяч и свеж, и в строгом соответствии с принятой мною в то время политикой я, сидя в ванне, пел «Моего сыночка», когда за стеной послышались тихие шаги, а затем сквозь дверь просочился голос Дживса:

— Прошу прощения, сэр.

Я как раз добрался до одиноких ангелов — здесь от исполнителя требуется абсолютная сосредоточенность, без которого немыслимо добиться эффектного финала, — но прервал трансляцию и сдержанно отозвался:

— Да, Дживс. Реките.

— Мистер Глоссоп, сэр.

— Что с ним?

— Он в гостиной, сэр?

— Молодой Таппи Глоссоп?

— Да, сэр.

— В гостиной?

— Да, сэр.

— Желает меня видеть?

— Да, сэр.

— Гм!

— Сэр?

— Я лишь сказал «гм», Дживс.

А теперь открою вам, почему я сказал «гм». То, что поведал мне этот человек, представляло необычайный интерес. Известие о приходе Таппи меня немало удивило — ведь он выбрал для визита время, когда, как ему прекрасно известно, я имею обыкновение принимать ванну, а следовательно нахожусь в стратегически превосходной позиции, чтобы запустить в него мокрой губкой.

Я резво выскочил из ванной и, препоясав чресла полотенцем, направился в гостиную. Молодой Таппи Глоссоп стоял у рояля и одним пальцем наигрывал «Моего сыночка».

— Ку-ку! — произнес я с оттенком высокомерия.

— А, Берти! — сказал Таппи. — Послушай, Берти, ты мне нужен по важному делу.

Я видел, что юный негодяй растерян. Он переместился к камину и тут же в смущенье смахнул на пол вазу.

— Дело в том, Берти, что я помолвлен.

— Помолвлен?

— Да, — подтвердил он, застенчиво роняя за каминную решетку рамку с фотографией. — То есть, почти.

— Почти?

— Ну да. Тебе она понравится, Берти. Ее зовут Кора Беллингер. Она берет уроки — собирается петь в опере. Потрясающий голос. И глаза — черные, сверкающие. А какая душа!

— Но что значит твое «почти»?

— Видишь ли, прежде чем заказывать подвенечное платье, она желала бы уяснить одну деталь. При благородстве характера и прочих достоинствах Кора совершенно не выносит всего, что хотя бы отдаленно напоминает доброе дружеское подшучивание или розыгрыш. Будь у меня такая склонность — это ее собственные слова, — она и разговаривать со мной не стала бы. И вдруг, такое невезенье — она, похоже, прослышала о моей маленькой шалости в «Трутнях» — да ты, Берти, я уверен, и забыл об этом.

— Отнюдь!

— Нет, нет, не то чтобы забыл. Никто так славно не смеется, вспоминая об этой шутке, как ты, Берти. Так вот: не мог бы ты при первом же удобном случае со всей решительностью объявить Коре, что в этой истории нет ни крупицы правды. В твоих руках, старина, мое счастье, понимаешь? Разумеется, после таких слов у меня не было выходя. У нас, Вустеров, свой кодекс чести.

— Что ж, ладно, — сказал я без тени энтузиазма.

— Ты настоящий друг, Берти!

— Когда я увижу эту несчастную?

— Не называй ее несчастной. Я уже все продумал — сегодня мы придем к тебе обедать.

— Что?

— В половине второго. Решено. Отлично. Превосходно. Спасибо, Берти, я знал, ты не подведешь.

Он ушел, а я обратился к Дживсу, который возник рядом с подносом.

— Сегодня обед на троих, Дживс.

— Слушаю, сэр.

— Всему есть предел, Дживс. Помните, я рассказывал о шутке, которую сыграл со мной мистер Глоссоп в «Трутнях»?

— Да, сэр.

— Уже который месяц я лелею мечту о расплате. А теперь, вместо того чтобы повергнуть его в прах, я должен потчевать изысканными яствами Таппи и его невесту, всячески их ублажать и исполнять роль ангела.

— Такова жизнь, сэр.

— Вы правы, Дживс. Что у нас здесь? — спросил я, обследуя поднос.

— Копченая селедка, сэр.