Ее звали О-Эн   ::   Охара Томиэ

Или, может быть, я одна встретила эту весть иначе, чем остальные?

Мы поздравляли друг друга, но мое сердце почему-то не ликовало от радости, хотя я тоже вместе со всеми обращалось с поздравлениями к матушке...

Двадцать девятого июня, ровно семьдесят пять дней назад, скончался мой младший брат, господин Тэйсирo. С того самого дня все мы страстно ждали наступления этого часа. Но больше всех ждала я. Душа изнывала от нетерпения. "Когда брат умрет, нас помилуют..." - думала я. Больной и сам пришел к этой мысли, когда надежда на выздоровление исчезла.

- Когда я умру, всех вас простят, сестрица... - сказал он мне. - Вот единственная польза от меня сестрам и матушке...

- Не говори так! На что нам теперь свобода? Матушка, да и мы все уже состарились. Любая перемена сулит нам одно лишь горе. Пусть все идет по-прежнему, без изменений, без происшествий - в этом теперь наше счастье. Главное, чтобы ты был с нами. Выздоравливай и живи ради нас...

Я говорила искренне. Мне хотелось и дальше оставаться здесь, в нашей темнице, где я провела больше сорока лет. Пусть мне будет пятьдесят, шестьдесят лет. Пусть исполнится семьдесят или, как матушке, даже восемьдесят, я хочу оставаться здесь, думала я.

Эта мысль рождала в душе странное успокоение и какую-то горькую радость с оттенком иронии. "Эн Нoнака, заточенная в темницу четырех лет от роду, схоронила здесь свою девяностолетнюю жизнь..." - пусть на моем надгробии напишут такие слова, если, конечно, вообще разрешат начертать наши имена на могильных камнях. Не прожила, а именно схоронила, ведь мне, в сущности, так и не пришлось жить.

Брат попал в заточение грудным младенцем, на руках у кормилицы; сейчас он сорокалетний мужчина, и вот - умирает...

Сорок лет провели мы здесь, не смея шагу ступить за ограду, без права жениться и выйти замуж. Нам запрещалось общаться с внешним миром, разговаривать с посторонними. Никому из нас - ни моим братьям, ни сестрам так и не довелось жить. Здесь, в темнице, мы просто существовали.

Но сейчас сомнения не оставалось - брат умирал. Мы отчетливо сознавали: то непонятное, таинственное, что надвигалось на нас, - это смерть.

Друг за другом умирали мои братья и сестры в течение этих сорока лет. А младшие - и я в том числе - так и не узнали, что значит жить.

Тем не менее, смерть неукоснительно навещала нас - людей, которым запрещено было жить.

Смерть приходила, соблюдая строгий порядок, - в первую очередь к тем, кто успел узнать жизнь.

Самой старшей была сестра. Она попала в заточение восемнадцати лет. Двумя годами раньше она вышла замуж за самурая нашего клана, господина Сиродзаэмoна Такaги, любила его и уже имела ребенка, но ее разлучили и с ребенком и с мужем - как дочь своего отца, она считалась виновной.

О ней, самой старшей, можно, пожалуй, скорее, чем о других, сказать, что она успела узнать жизнь. И смерть похитила ее первой.

Но все же сестра провела с нами целых три года. Она успела изведать жизнь, наверно, это помогло ей продержаться так долго, но именно по той же причине вытерпеть больше она не смогла.

На двенадцатый год после смерти старшей сестры скончался наш старший брат, господин Сэйсити. Ему исполнился тридцать один год.

Еще через четыре года умер второй брат, господин Кинрoку. Миновало еще пятнадцать лет, и в 11-м году эры Гэнрoку (1698 г.) ушел бесконечно любимый и почитаемый мною третий брат, господин Кисирo.

Единственным представителем мужского пола в роду Нoнака остался теперь самый младший, господин Тэйсиро. И вот он тоже умирает. "Не хочу, не хочу!" в отчаянии твердила я в душе.

Но я понимала, что брат уже обречен. Здесь, в неволе, я повидала много смертей. Я хорошо знала облик смерти.

Всего пять месяцев довелось Тэйсиро провести на свободе, младенцем его заключили в темницу, здесь он и умер, сорок лет прожив в неволе...