Фру Марта Оули   ::   Унсет Сигрид

«Это просто замечательно, когда у тебя есть человек, который до конца понимает тебя, с которым можно говорить обо всем, совершенно обо всем!»

Вот они с женихом имеют обыкновение прогуливаться по Киркевейен и говорят при этом обо всем — абсолютно обо всем.

«Ты знаешь, Марта, я считаю, что главное в любви — доверие, только тогда любовь можно назвать идеальной. К тому же если между любящими нет духовного общения, что же тогда им остается, скажи-ка мне на милость!»

«L'amour sans phrase» [2] , — произнесла я и с гордостью засмеялась.

«Эта сторона любви просто-напросто мучение, это животные чувства, ты уж извини меня, Марта!»

«Ах, оставь!» — смеялась я еще громче.

«L'amour sans phrase», — все повторяла я, оставаясь наедине с собой.

Любовь, любовь — ничего другого для меня тогда просто не существовало, это единственное, ради чего стоило жить. Я любила так страстно, что буквально сгорала от любви.

Я чувствовала, как день за днем эта любовь делала меня красивей, здоровей, моложе, заставляла светиться, давала мне совершенно неожиданное жизненное восприятие, делала меня мудрой, жизнерадостной, бесконечно гордой собой. Боже ты мой, раньше, вплоть до сегодняшнего дня, я была всего-навсего по-стариковски умным ребенком, пока не ощутила, что значит быть по-настоящему юной.

Я всегда получала удовольствие от книжных знаний, но теперь поняла, что все они только средство, а отнюдь не цель, это, если можно так выразиться, оружие в жизненной борьбе, оно помогает жить, а вот любовь — это сама жизнь.

Я ощущала себя такой сильной и уверенной, что у меня не было ни малейших сомнений ни в своей любви, ни в любви Отто. Я ощущала потребность любить и быть любимой, в этом, наверное, мужчины никогда не поймут меня. Да, насколько все же я была права, относясь с отвращением к этой примитивной бабьей болтовне о «взаимопонимании» — ведь многим женщинам просто хочется, чтобы мужчина был как бы часовщиком, который постоянно приводил бы в движение их куриные сумасбродные мозги и тратил бы свое время на удовлетворение их тщеславия.

Ах, все эти «непонятые женщины», которые кружат головы целой толпе поклонников, а потом, когда их сердце окончательно зачерствеет, начинают искать какого-то «взаимопонимания».

Я тогда очень хорошо понимала Отто, даже сама не осознавала, насколько хорошо понимала, каков он есть на самом деле. И отнюдь не требовала от него того, чего он не мог бы мне дать.

Он вырос отнюдь не среди каких-то там малокровных кабинетных людей, обитающих в душных комнатах, сплошь заставленных мебелью красного дерева, среди вышитых тетушками подушечек; его отец был торговец лесом, и сам он предприниматель до мозга костей, спортсмен и любитель вольной жизни на природе; и лес, в котором я искала перемены пейзажей и игры света, для него такая же естественная исконная среда обитания, как для другого детская комната. Войдя в мою жизнь, Отто принес в нее солнечное тепло и порыв свежего ветра, и я стряхнула с себя книжную пыль и выбежала навстречу стихии.

Вряд ли можно было сыскать другого такого мужчину, который более нежно и бережно обращался бы с молодой девушкой, влюбленной в него, чем Отто обращался со мной, даже тогда, когда мы оба теряли голову. И так продолжалось все годы, которые мы были вместе.

Если бы он хоть на минуту задумался о том, что между нами нет достаточного взаимопонимания, он бы с готовностью пошел мне навстречу с той искренней добросовестностью, на которую способен только он, мой Отто. Но в то время он никак не вмешивался в мои дела. Просто восхищался всеми моими увлечениями — интересом к женскому вопросу, просвещению народа и прочему, — все это было для него так естественно. Он восхищался моей «удивительной интеллигентностью», так же как восхищался всем, что ему было дорого в этом мире, — детьми, мной, Хенриком, домом, садом.