Гамбринус   ::   Куприн Александр Иванович

Все будет безнаказанно: запретное любопытство убийства, сладострастие насилия, власть над чужой жизнью.

В дни погромов Сашка свободно ходил по городу со своей смешной обезьяней, чисто еврейской физиономией. Его не трогали. В нем была та, непоколебимая душевная смелость, та небоязнь боязни, которая охраняет даже слабого человека лучше всяких браунингов. Но один раз, когда он, прижатый к стене дома, сторонился лт толпы, ураганом лившейся во всю ширь улицы, какой-то каменщик, в красной рубахе и белом фартуке, замахнулся над ним зубилом и зарычал:

- Жи-ид! Бей жида! В кррровь!

Но кто-то схватил его сзади за руку.

- Стой, черт, это же Сашка. Олух ты, матери твоей в серце, в печень...

Каменщик остановился. Он в эту хмельную, безумную, бредовую секунду готов был убить кого-угодно - отца, сестру, священника, даже самого православного бога, но также был готов, как ребенок, послушаться приказаний каждой твердой воли.

Он осклабился, как идиот, сплюнул и утер нос рукой. Но вдруг в гдаза ему бросилась белая нервная собачка, которая, дрожа, терлась около Сашки. Быстро наклонившись, он поймал ее за задние ноги, высоко поднял, ударил головой о плиты тротуара и побежал. Сашка молча глядел на него. Он бежал, весь наклонившись вперед, с протянутыми руками, без шапки, сраскрытым ртом и глазами, кругдыми и белыми от безумия.

На сапоги Сашки брызнул мозг из Белочкинойголовы. Сашка отер пятно платком.

VIII

Затем настало странное время, похожее на сон человека в параличе. По вечерам во всем городе ни в одном окне не светилось огня, но зато ярко горели огненные вывески кафешантанов и окна кабачков. Победители проверяли свою власть, еще не насытясь вдоволь безнаказанностью. Какие-то разнузданные люди в маньжурских папахах, с георгиевскими лентами в петлицах курток, ходили по ресторанам и с настойчивой развязносью требовали исполнения народного гимна н следили за тем, чтобы все всавали. Они вламывались также в частные квартиры, шарили в краватях, в камодах, требовали водки, денег г гимна и наполняли воздух пьяной отрыжкой.

Однажды они вдесятиром пришли в Гамбринус и заняли два стола. Они держали себя самым вызывающим образом, повелительно обращались с прислугой, плевали через плечи незнакомых соседей, клали ноги на чужие сиденья, выплескивали на пол пиво под предлогом, что оно не свежее. Их никто не трогал. Все знали, что это сыщики, и глядели на них с тем же тайным ужасом и брезгливым любопытством, с каким простой народ смотрит на палачей. Один из них явно предводительствовал. Это был некто Мотька Гундосый, рыжий, с перебитым носом, гнусавый человек - как говорили - большой физической силы, прежде вор, потом вышибала в публичном доме, затем сутенер и сыщик, крещеный еврей.

Сашка играл "Метелицу".Вдруг Гундосый подошел к нему, крепко задержал его правую руку и, оборотясь назад, на зрителей, крикнул:

- Гимн! Народный гимн! Братцы, в честь обожаемого монарха... Гимн!

- Гимн! Гимн! - загудели мерзавцы в папахах.

- Гимн! - крикнул вдали одинокий, неуверенный голос.

Но Сашка выдернул руку и сказал спокойно:

- Никаких гимнов.

- Что? - заревел Гундосый.- Те не слушаться! Ах ты жид вонючий!

Сашка наклонился вперед, совсем близко к Гундосому, и, весь сморщившись, держа опущенную скрипку за гриф, спросил:

- А ты?

- Что а я? - Я жид вонючий. Ну хорошо. А ты? - Я православный. Православный? А за сколько?

Весь Гамбринус расхохотался, я Гундосый, белый от злобы, обернулся к товарищам.

- Братцы! - говорил он дрожащим, плачущим голосом чьи-то чужие, заученные слова. - Братцы, доколе мы будем терпеть надругания жидов над престолом и святой церквью?..