Гаранфил   ::   Ахмедова Азиза

Через узорчатое стекло в двери ей был виден огонек сигареты, вычерчивающий свои бесконечные полукружья в темноте. Много курит. Раньше просто баловался, для солидности, что ли... Ночью вообще никогда не курил. А теперь как будто весь отпущенный на всю оставшуюся жизнь запас сигарет торопится выкурить.

Дрема одолевала ее, однако при каждом покашливании, скрипе, даже чирканье спички она переставала дышать, напряженно вслушиваясь в звуки за дверью.

Скорей бы заснул. Скоро, наверное, рассвет.

Только бы не открывал дверь.

Красная искра все плавает, все движется в мутноватой прозрачности стекла.

Погасла.

Кажется, уснул.

Она вытянулась, как за спасением потянулась губами к теплой макушке дочери.

Скрипнула, медленно приоткрылась дверь. Она подняла голову с подушки, с трудом удерживая готовый сорваться крик.

- Что же теперь будет, Гаранфил? - печально спросил он с порога.

- Не знаю. Ничего не будет. Что может быть, когда такая орава? Только... по-прежнему уже не будет. Я ничего не могу поделать с собой, Магеррам.

- Но?..

- Ради детей только. Под одной крышей, но... но в разных комнатах. И прошу тебя, больше не надо об этом. Я не могу, не смогу иначе.

- Это все? И никогда?..

- Никогда, Магеррам.

Ей показалось, что он уже ушел, но дверь оставалась полуоткрытой, она слышала его легкие, неровные шаги, вздохи, увидела маленькое пламя зажженной спички...

О чем он думал, навсегда отринутый, как и она, обреченный на тяжкое, пожизненное одиночество?

Ветер тряс рамы, звенел разбитыми в одном из окон стеклами, подвывал, посвистывал, разгулявшись теплой, звездной ночью.

"Ради чего я мучился? Таскал мешки и ящики у лисы Мирзали... Рисковал, крал, продавал буханки... И снова крал, унижался, если надо было, откупался, ходил в старье, прикидывался дурачком перед этим подонком Бирандалы... Неужели только ради того, чтоб сияли рядом добрые, спокойные, равнодушные глаза Гаранфил? Да, да, равнодушные! Ни разу за десять лет не обняла сама, не ответила на мою ласку. Позволяла любить. Дарить. Служить ей, Красоте, тому, чем обделила меня природа. А может, я все-таки счастливей, чем она? Не знает ведь, как это - любить. Если бы женился на простой деревенской девушке - не дрожал бы от постоянной боязни потерять ее. Говорят же старики: "Каждый горшок находит свою крышку..." Я не нашел. Чужую взял. А она, Гаранфил? Вдруг найдет?"

Перехватило дыхание, он заплакал в темноте, горько и трезво сознавая свое бессилие.

- Ты, правда, не уйдешь из дома, Гаранфил?

- Не уйду.

Сказала сдавленно, хрипло.

- Пусть будет так, Гаранфил. Под одной крышей. Все, как ты хочешь. Лишь бы... Может быть, когда-нибудь... Не отнимай надежду. Надеждой жить буду.

- Живи, мне что. Я не против, - устало ответила она, уже засыпая.

Ей снилась залитая солнцем пыльная, узкая улица, сжатая тесными, низкими домишками, плоские крыши, увитые виноградными лозами, среди раскидистой листвы гомон ребячьих стай.

Ей снилась длиннокосая девочка в школьном фартуке, что идет, опустив ресницы, мимо старых, обвалившихся заборов, мимо окон, крест-накрест заклеенных бинтами, бумажными полосами. Идет, прижимая к груди портфель, где меж тетрадей аккуратно уложены две пайки черного хлеба, полученного по карточкам.

Поравнявшись с мальчишками - они подстерегают ее под единственным на улице деревом, - она низко опускает голову, и тогда видна ровная, чистая нить пробора в Отсвечивающих медью каштановых волосах.

И чужие руки ей снятся, они суетливо оправляют на ней легкую, как облачко, фату, вдевают в уши сверкающие сережки, больно царапнув по щеке... И ведут, ведут по ступенькам вниз, к распахнутой калитке, где поет зурна...

Гаранфил вздрагивает, рвется навстречу этой девочке из жаркой духоты постели, кричит: "Не надо! Не надо! Не надо!"

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .