Гетманские грехи   ::   Крашевский Юзеф Игнаций

 – А что же вам мешает? – спросил канцлер. – Я думаю, что вашего желания вполне достаточно. Вы должны знать настроение страны. Литва наша, и большая часть короны заодно с нами.

– Многие из тех, – прибавил воевода, – на которых вы рассчитываете, хоть и не разрывают с вами открыто, но тайно протягивают к нам руки. Я не привожу имен, можно и так догадаться.

– Будьте с нами, – сказал канцлер, – и мы забудем все прежние обиды… Я знаю, что вы недовольны стольником за то, что он первый не сделал вам визита. Но вы не могли и требовать этого от него так же, как от примаса. Претендент на корону не может навязывать себя даже родственникам. Гетман, который был неприятно задет этими словами, слегка смешался, но не ответил и не поднял этого вопроса.

– Но в конце концов, – сказал он, – я не для того сюда приехал, чтобы говорить об обидах. Поговорим об условиях. Вы хорошо понимаете, что я не могу оставить тех, которые шли за мной, не обеспечив их чем-нибудь, что могло бы их удовлетворить. Я не отказываюсь от соглашения, но прошу сказать мне условия.

Русский воевода и князь-канцлер переглянулись между собою, и последний, выждав немного, равнодушно спросил:

– Ну, как же идут ваши постройки в Белостоке? Мы слышали, что вы прилагаете усилия к тому, чтобы сделать из него второй Версаль?

Воевода встал и заговорил о погоде. Гетман, видя, что никто и не думает обсуждать с ним условия, гордым молчанием закончил разговор. Несколько минут оба князя старались поддерживать легкий салонный разговор, очень искусно избегая всего, что могло иметь хотя бы отделенное отношение к политике.

Гетман также, оправившись от первого впечатления, произведенного на него этим пренебрежительным отказом от переговоров, старался казаться веселым и равнодушным.

Этот странный разговор, в котором все участвовавшие в нем старались говорить не о том, что было у них на уме, продолжался довольно долго к большому неудовольствию гетмана.

Видя, что он собирается уходить, канцлер прибавил еще:

– Дорогой граф, прошу тебя верить, что мы примем тебя с распростертыми объятиями, если ты захочешь идти с нами. Можешь не сомневаться в этом.

– Да, но вы не можете требовать от меня, чтобы я, сам сдаваясь на вашу милость, обрекал на немилость тех, которых честь повелевает мне защищать.

– Кого? – с улыбкой спросил воевода.

– Прежде всего Радзивилла! – сказал гетман.

Наступило выразительное молчание, причем взгляд канцлера блуждал вокруг, как будто ему не хотелось слушать.

– А потом киевского воеводу! – закончил Браницкий.

Тут воевода пожал плечами и отошел к окну.

– Дорогой граф, – сказал канцлер, – думай только о себе и о нас, а все остальное предоставь Божьему.

Больше не о чем было говорить: гетман пошел проститься с супругой секретаря, откланялся и уехал.

Канцлер, после его отъезда, как будто повеселел.

– Наша совесть чиста, – сказал он, – а теперь a la grace de Dieu!

Так кончились ничем все усилия Теодора, который уж не решился продолжать старания в этом направлении.

С каждым днем в гетманском лагере увеличивались раздоры и недоразумения. В день открытия сейма Браницкий, опасаясь кровавого столкновения, не поставил стражи около своего замка и позволил придворным людям Чарторыйских занять его. Белинский, коронный маршал, под каким-то пустым предлогом отказался прислать ему свою венгерскую пехоту. Когда началось заседание, и Мокроновский выступил с протестом, шляхта взялась за сабли. Гетман не знал, что делать, и не решался ничего предпринять.

Ему советовали уехать из Варшавы и составить новую конфедерацию.

Так и было решено.