Гибель богинь   ::   Васильев Борис Львович

И без стука распахнула дверь его номера.

— Ты непривычно пунктуальна, но прекрасна, как всегда, — улыбнулся Игорь Антонович.

Он был в рубашке без галстука и грел кипятильником воду в эмалированной кружке. На столе лежала московская коробка конфет, стояла бутылка сухого вина и два стакана. «Ждал, — Надя мгновенно оценила обстановку. — Не терпится, Гога? Ну ладненько, хоть и противно, потом отыграемся…»

— Располагайся, я заварю чаек. Скромное угощение командированного.

«Отыграемся, — зло повторила она про себя. — Ты у меня из постели позвонишь Сергею и скажешь, что не имеешь к нему никаких претензий». Все правильно, все до отвращения банально, и хорошо, что она подсознательно предусмотрела и такой вариант. Платье само падало к ногам, стоило только «чиркнуть» «молнией». Рубашек Надя никогда не носила, даже в лютые морозы; когда Гога оглянулся, она стояла посреди комнаты, подрагивая коленками, и, непривычно торопясь, расстегивала лифчик. Встретив его взгляд, улыбнулась, пытаясь воспроизвести былую завлекательную бесшабашность, но улыбка вышла гипсовой, как у манекена.

— Ну-ка, помогай, — как можно отчаяннее сказала она, а голос сфальшивил. — Или ты разучился раздевать женщин?

— До чего же ты хороша, чертовка, — невесело вздохнул Гога. — Меня тащит с такой силой, что еще секунда, и ноги сами заскользят к тебе. И если бы я решал личные проблемы… Э, да что говорить! Одевайся. Немедленно!

Отвернулся к окну, закурил, а вся его напряженная спина вбирала, впитывала в себя эту полураздетую женщину: даже плечи свело. Но он не оглянулся, хотя Надя медлила, не желая верить, что ее отвергли, что вся ее сила, ее всесокрушающая мощь сегодня выпалила вхолостую.

— Ладно, дай закурить, — тускло сказала она наконец.

Тогда он оглянулся: Надя сидела в кресле, закинув ногу на ногу и раскачивая носком туфли. Все на ней было в порядке, и Гога, облегченно вздохнув, сел напротив и протянул сигареты.

— Мне показалось, что ты уже не куришь.

— Бросила пять лет назад. — Она прикурила, откинулась к спинке кресла. — Чего же ты хочешь, Гога?

— Для себя ничего решительно. — Он тоже закурил и говорил неторопливо и обдуманно. — Мне очень жаль, что получилось так, но я говорю правду. Я не просто хорошо к тебе отношусь, я нежно отношусь, поверь. Но ты должна понять и помочь. Понять и помочь: я не имею права вернуться несолоно хлебавши.

Он сделал паузу, но Надя промолчала. Гога налил вина, она выпила залпом и снова схватилась за сигарету. Она уже отвыкла от дыма, голова ее кружилась, но сигарета отвлекала и делала ее как бы независимой.

— Хочешь чаю?

— Нет. Вина.

Он снова налил, и она снова выпила залпом. Он усмехнулся:

— Мечтаешь забалдеть и отключиться?

— Мечтаю понять, за что.

— Да пойми же ты, что я не хочу причинять тебе никаких неприятностей! — заорал он почти в отчаянии. — Ты никак не желаешь стать на мое место, а мне еле-еле простили грешки молодости. Да, да, что ты смотришь синими брызгами? За все приходится платить.

— И ты хочешь, чтобы я оплатила все твои грехи и удовольствия? Всю жизнь вы пользовались мной, всю мою проклятую жизнь!

Она заплакала, некрасиво всхлипывая, размазывая потекшую тушь. Гога долго смотрел на нее, брезгливо подбирая губы.

— Ты пьяна.

— Это какая-то ошибка, какая-то ерунда, я ничего не понимаю. Тебе велел это сделать Кудряшов? О, я бы нисколечко не удивилась, если бы ты признался…

— Он мертв.

— Что? — она сразу перестала всхлипывать.

— Он врезался в самосвал. «Волга» в гармошку, тело пришлось извлекать автогеном. Мне все кажется, что он убегал от тебя.

Надя больше не плакала. Сидела не шевелясь, тупо глядя в пол, на щеках подсыхала размазанная тушь.

— Когда это случилось?

— Надо читать «Советскую культуру».