Годы войны   ::   Гроссман Василий

У Рослого в штабе веселое оживление - он говорит: "Теперь страх не перед противником, а перед соседом", с хохотом рассказывает: "Я приказал поставить сгоревшие танки, чтобы не дать соседу вырваться к рейхстагу и имперской канцелярии. В Берлине нет большего уныния, чем когда узнаешь, что у соседа успех".

День у Берзарина в кабинете. Сотворение мира. Немцы, немцы бургомистры, директора берлинского электричества, берлинской воды, канализации, метро, трамваев, газовой сети, фабриканты, деятели. Здесь в кабинете они получают назначения. Вице-директора становятся директорами, начальники районных предприятий становятся всегерманскими воротилами.

Шарканье ног, приветствия, шепот.

Старик маляр показывает свой партийный билет, он в партии с 1920 года. Впечатление слабое, ему говорят: "Садитесь".

О, слабости человеческой природы! Все эти Гитлером выкормленные, крупные чиновники, преуспевающие, холеные, как быстро, как горячо отреклись они, как легко прокляли свой режим, своих вождей, свою партию. Все они говорят одно: "Зиг", это их лозунг сегодня.

Второе мая. День капитуляции Берлина

Это трудно описывать. Чудовищная концентрация впечатлений. Огонь, пожары, дым, дым, дым. Гигантские толпы пленных. Лица полны трагизма, на многих лицах видна печаль, не только личного страдания, но и страдания гражданского: этот пасмурный, холодный и дождливый день, бесспорно, день гибели Германии. В дыму среди развалин, в пламени, среди сотен трупов, устилающих улицы. Трупы, раздавленные танками, выдавлены, как тюбики, почти все сжимают в руках гранаты и автоматы - убиты в бою. Почти на всех убитых коричневые рубахи - это активисты партии, оборонявшие подступы к рейхстагу и к новой имперской канцелярии.

Пленные - полиция, чиновники, старики и рядом школьники, почти дети. Многие идут с женами, красивые, молодые женщины, некоторые смеются, поддерживают бодрость мужей. Один молодой солдат с двумя детьми - мальчик и девочка, второй упал, не может встать, плачет. Население нежно к ним, на лицах тоска, поят их водой, суют им хлеб.

Мертвая старуха, прислонив к стене голову, подстелив матрац, сидит у парадной двери, на лице выражение спокойной и прочной тоски, с этой тоской она умерла.

В грязи дороги детские ножки в туфельках и чулочках - по-видимому, снаряд или танк раздавил (девочка).

На спокойных уже улицах развалины причесаны и подметены. Женщины метут тротуары щетками, которыми у нас подметают комнаты.

Капитуляции запросили ночью по радио. Приказ генерала, командующего гарнизоном: "Солдаты! Гитлер, которому вы присягали в верности, покончил самоубийством".

Я видел последние выстрелы в Берлине. Группы СС, засевшие в доме на берегу Шпрее, неподалеку от рейхстага, отказались сдаться. Огромные пушки били кинжальным, желтым огнем по зданию, и все утонуло в каменной пыли и черном дыму.

Рейхстаг. Огромно, мощно. В вестибюле бойцы разводят костры, гремят котелками, вскрывают штыками банки консервированного молока.

Памятник победы - Зигалее, колоссальные здания, бетонные крепости, пульты ПВО Берлина. Здесь был штаб обороны, геббельсовская резиденция. Говорят, здесь он вчера приказал отравить свою семью и погиб сам застрелился. Лежит его обгорелое тельце, протез, белый галстук.

Колоссальность победы. У огромного обелиска стихийный праздник. Броня танков не видна под грудами цветов и красных полотнищ.

Стволы орудий расцвели цветами, как стволы весенних деревьев.

Все пляшут, поют, хохочут. В воздух летят сотни цветных ракет, все салютуют очередями из автоматов, винтовочными, пистолетными выстрелами.

(Потом я узнал, что многие из праздновавших были живыми мертвецами, они выпили страшную отраву из бочек с технической смесью в Тиргартене - яд начал действовать на третий день и убивал беспощадно.