Голос из хора   ::   Синявский Андрей Донатович (Абрам Терц)

Если бы ты сюда кому-нибудь прислала задачник по геометрии, я, наверное, не утерпел бы и тоже взял - посмотреть. Соприкосновение с лицом важнее содержимого книги.)

- В нашей теплой компании каждый остался жив чисто случайно и помнил потом об этом и рассказывал об этом всю жизнь.

- Кто жрет, а кто спит - у каждого своя способность.

- Нас было шесть камер - убийц.

- Если спросит Господь, что самое худшее-лучшее было в жизни. Худшее выберу четыре эпизода. А лучшее - скажу: анаша.

- Вот это нас и губит, что мы думаем, что уйдем.

(О преступлениях)

- Время двигалось к оправке.

(Эпос)

- Воны смеюцця с руського чоловека!

- У меня организм атрофирован.

- Съешьте конфету, чтобы сладко было во рту.

... У меня все интересное, что происходит внутри и вокруг, имеет тайную сноску рассказать тебе, и я настолько привык все это сносить с тобою, что такое направление предметов к тебе и дает им смысл.

Когда меня спрашивают, что такое искусство, я начинаю тихо смеяться от удивления перед его непомерностью и своей неспособностью выразить, в чем же заключается все-таки его непрестанно меняющееся и притягивающее, как свет, содержание. Господи, всю жизнь я потратил только на то, чтобы раскусить его смысл, и вот в итоге ничего не умею и не знаю, как об этом сказать. Я говорю: "возможно", "наверное", "будем надеяться", "не есть ли оно то или то", и тотчас теряюсь в неразгаданности задачи. Поэтому так убивают определения присяжных эстетиков, в точности знающих, что оно такое (как будто это кому-нибудь удавалось, как будто это можно узнать!). Искусство всегда более-менее импровизированная молитва. Попробуйте поймать этот дым.

Все время кажется, что есть на свете какая-то книга, которую надо непременно прочесть, да только все никак не найду - какая?..

Отчего человек испытывает удовольствие?

Запорошенный пылью дорожною,

Я вернусь на себя не похож...

С какой страстью это поется! Точно нам хочется быть на себя непохожими и узнать - хотя бы так - чудо Преображения. Весь театр отсюда, все наряды: а я - не я.

Хочется тоже быть несчастным.

А у нас ни родных, ни знакомых,

И посылки нам некому слать...

Да и взять известную песню: "Теперь я горький сиротина ". Он не тройкой тешился, а тем, что - сиротина.

Приятно страшное.

- И умру я страшной смертью - от огня...

Это сказано с пафосом. С дрожью в голосе от благоговения перед торжественностью взятой ноты, обетованной судьбы...

Мне жить осталось мало

Четырнадцать часов.

Хожу по одиночке,

Хожу я взад-вперед.

И вот встает из мрака

Любимая моя

Вся блузка окровавлена

И запах кровяной.

- Скажи мне, детка славная,

Скажи мне, что с тобой?

- - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- Скорей, не жди погони,

Пришла я за тобой!

Там за стенами кони

И сумрак голубой.

Это как в балладах Жуковского. Я почему-то вспомнил "Ленору".

Не грусти, милая. Волей судьбы мы перенесены в тот светлозеленый, романтический период юности, когда объясняются в чувствах пылкими письмами, клянутся в дружбе навеки, делятся планами жизни и вздыхают над фотографиями. У нас не было этой увертюры, и вот она сыграна где-то в середине действия, немного невпопад, на старости лет - для восполнения пропуска. Она позволяет все начать сначала и с толком с расстановкой пройти эти первые шаги, которые обычно пробегают, не оглядываясь, не думая о прошлом. А у нас есть на что оглянуться и на кого посмот-реть, прибавив к прошлому трепетную надежду и робость бесстыдно, навзрыд произнесенного первого слова: - Возлюбленная!

6 мая 1966.

Воспоминание. Во чреве китовом.