Голубчик   ::   Гари Роман

Но комиссар заметно утомился и смотрел на меня почти с ужасом, это сближало нас еще больше, поскольку и я его жутко боялся. Однако он нашел в себе силы проявить еще немного внимания и спросил:

- А налог за автомобиль у вас уплачен?

Этот налог я аккуратно плачу каждый год для поддержания духа, чтобы чувствовать, что могу вот-вот купить автомобиль. Так я и сказал комиссару и прибавил:

- Давайте как-нибудь в выходной сходим вместе в Лувр, хотите?

Он испугался еще больше. Я его заворожил, это ясно. Классический случай. Он сидел, а я ходил кругами, как бы невзначай подступая к нему все ближе, целых полчаса я кружил, а он следил за мной с неотрывным интересом. По натуре я привязчив. И всегда испытываю потребность кого-нибудь опекать, с кем-нибудь делиться. А чем комиссар полиции хуже кого-нибудь другого? Правда, у него был смущенный вид, может, оттого, что я ему нравился. В таких случаях люди отводят глаза. Как от нищего бродяги. Взглянуть прямо неловко, вот и смотришь в сторону. Однако еще великий французский поэт Франсуа Вийон предсказывал: "О люди - братья будущих времен..."4 Стало быть, знал: придут такие времена.

Комиссар встал:

- У меня обед.

Открыто пригласить меня пообедать он не осмелился, но я уловил его мысль. Я взял карандаш, бумагу и написал свое имя и адрес: может, как-нибудь заглянет патруль.

- Мне было бы приятно. Полиция обнадеживает.

- У нас туго с кадрами.

- Понимаю, самому, бывает, туго приходится.

Комиссар поспешно пожал мне руку и отправился обедать. Я намеренно выделяю обед, чтобы подчеркнуть, что я не сбился и продолжаю начатую тему о "яствах земных".

Итак, предстояло отыскать другую пищу для Голубчика: скармливать ему мышей и морских свинок я не мог - мне делалось дурно. У меня вообще очень чувствительный желудок

Все это я и изложил отцу Жозефу. Как видите, я необыкновенно последователен, и это главная моя беда.

- Я не способен накормить его. При одной мысли, что несчастная белая мышка будет проглочена, меня мутит.

- Кормите серыми, - предложил священник.

- Серые, белые - все равно тошнит.

- Накупите их побольше. Тогда перестанете различать. Вы так относитесь к ним, пока берете по одной особи. Обособляете. А возьмите безликую массу острота поуменьшится. Вблизи видна личность. Недаром убивать знакомых всегда труднее. Я знаю, что говорю, - во время войны служил капелланом. Издалека, когда не видно, в кого стреляешь, гораздо легче. Летчики, например, сбрасывают бомбы и мало что чувствуют. Поскольку смотрят с большой высоты.

Он задумчиво помолчал, сделал затяжку-другую и продолжал:

- Ну, а в общем, ничего не поделаешь. Таков закон природы. Каждый жрет что ему по нутру. Голод не тетка...

И он тяжело вздохнул, вспомнив о голодающих всего мира.

В мышах особенно трогательна невыразимость. Им тоже внушает страх окружающий мир, но все их выразительные средства - пара глазок-бусинок. Мне же для этой цели служат великие писатели, гениальные художники, композиторы.

- Как это прекрасно выражено в Девятой симфонии Баха, - сказал я.

- Бетховена.

Ну, достанут они меня, консерваторы твердолобые!

- Мне больно за всех: за белых, серых - каких угодно.

- Ну, это уже больное воображение. К тому же, помнится мне, удавы не пережевывают пищу, а заглатывают целиком. Какая же тут боль!

Мы явно не понимали друг друга. Но вдруг аббата осенило.

Не можете сами - наймите кого-нибудь, пусть кормит пашу тварюгу, сказал он.

Меня взяла оторопь: почему я сам не дошел до такой простой мысли! И сразу всколыхнулся комплекс. Нет, у меня явно что-то не в порядке.

Я сидел как дурак и хлопал глазами. Проще ведь некуда. Колумбовы яйца - вот чего мне не хватает.

Наконец я оклемался и сказал:

- Я говорю о боли не в физическом, а в моральном смысле, имея в виду сострадание.