Горбатая гора   ::   Пру Энни

Они схватили друг друга за плечи, сжали в объятьях, не давая друг другу перевести дух, сказали, сукин сын, сукин сын, потом, также просто, как нужный ключ поворачивает штифты замка, их губы соединились, большой зуб Джека выдавил каплю крови, его шляпа упала на пол, щетина заскрежетала, слюна потекла рекой, дверь открылась, Алма на пару секунд взглянула на напряженные плечи Энниса и снова захлопнула дверь, а они все обнимались, прижимаясь друг к другу и грудью, и пахом, и бедрами, и ляжками, отдавливая друг другу ноги, пока они не разорвали объятия, чтобы вдохнуть, и Эннис, не слишком искушенный в нежных словах, назвал Джека так, как он обычно называл своих лошадей и дочерей, — мой малыш.

Дверь снова открылась на пару сантиметров, и в узкой полоске света стояла Алма. Что он мог сказать?

— Алма, это Джек Твист, Джек, моя жена Алма.

Его грудь поднималась и опускалась. Он мог чувствовать запах Джека — ужасно знакомый аромат сигарет, мускусного пота и легкой свежести, как запах травы, и все это в смеси со стремительным холодом горы.

— Алма, — сказал он, — мы с Джеком не видели друг друга четыре года. — Как будто это могло служить оправданием. К его радости, свет на лестнице был тусклым, но он не отвернулся от нее.

— Не сомневаюсь, — тихо сказала Алма. Она видела то, что видела. В комнате за ее спиной молния, будто колышущаяся белая простыня, осветила окно, и заплакал младенец.

— Ты завел ребенка? — спросил Джек. Его дрожащая рука задела руку Энниса, и между ними будто пролетела искра.

— Двух девочек, — ответил Эннис. — Алма-младшая и Франсина. Люблю их до чертиков. — У Алмы дернулись губы.

— А у меня мальчик, — сказал Джек. — Восемь месяцев. Ты знаешь, в Чилдрессе я женился на маленькой красотке из старого Техаса, ее зовут Люрин. — По дрожанию половицы, на которой они оба стояли, Эннис мог чувствовать, как сильно трясется Джек.

— Алма, — сказал он. — Мы с Джеком выйдем и напьемся. Вечером, наверное, не вернусь, мы будем пить и говорить.

— Не сомневаюсь, — сказала Алма, вытаскивая долларовую купюру из своего кармана. Эннис подумал, что она собирается попросить его купить ей пачку сигарет, чтобы он пришел пораньше.

— Рад был повидаться, — сказал Джек, дрожа, как загнанная лошадь.

— Эннис... — сказала Алма несчастным голосом, но он уже спускался по лестнице и крикнул ей вслед:

— Алма, ты хотела папиросы, они в кармане моей синей рубашки в спальне.

Они уехали на грузовике Джека, купили бутылку виски и через двадцать минут уже раскачивали кровать в мотеле «Сиеста». Несколько пригоршней града ударились в окно, потом пошел дождь, и подул порывистый ветер, всю ночь хлопавший незакрытой дверью в соседней комнате.

В комнате воняло спермой, дымом, потом и виски, старым ковром и кислым сеном, кожой седла, дерьмом и дешевым мылом. Эннис раскинулся на кровати, выдохшийся и мокрый, дышал глубоко и немного опух, Джек с силой выпускал клубы сигаретного дыма, как кит выпускает фонтаны воды, и Джек сказал:

— Господи, прошло все это время, а скакать на твоей спине так чертовски хорошо. Нам надо поговорить об этом. Богом клянусь, я не знал, что пойду на это снова — да, я пошел. Потому я здесь. Провалиться мне пропадом, я знал это. Всю дорогу — на красный свет, не мог дождаться, когда приеду сюда.

— Я не знал, где тебя черти носили, — сказал Эннис. — Четыре года. Я уже думать бросил о тебе. Я решил, ты злишься из-за того синяка.

— Друг, — сказал Джек, — я был на родео в Техасе. Там встретил Люрин. Посмотри на тот стул. — на спинке грязного оранжевого стула он увидел блестящую пряжку.

— Скачки на быках?

— Да. В тот год я сделал три проклятые тысячи долларов. Голодный, как черт. Таскал все, кроме зубной щетки, у других парней. Мотался по всему Техасу. По полдня лежал под этим затраханным грузовиком, чинил его. Все равно, я никогда не думал, что проиграю. Люрин? Здесь дело в деньгах.