Господин Друг   ::   Зорин Леонид Генрихович

А имя его, меж тем, бронзовеет, и сам он уже не бедный дух, а уважаемый переплет, и, собственно, никому нет дела до этой злости, до этой муки, которые с равной непримиримостью мытарили его дни и ночи. Все унялось, и все растворилось.

Занятно, сколько раз нынче скажут, что русский писатель должен жить долго? И растолкует ли кто — зачем? Чтобы дождаться пресных похвал нескольких дамочек, нескольких птенчиков, нескольких высоколобых господ, которым никто, кроме них самих, на самом деле неинтересен? Право, из всех узаконенных мифов миф признания — самый жалкий. Люди, как влага, втекают во Время и принимают форму сосуда. Видел ты их на невольничьем рынке, встретил потом на рынке свобод, сперва не поверил: неужто те самые? Те самые. Другие бутыли.

И что ж они нынче хотят услышать? Честней всего было бы рассказать об этом празднике освобождения, испытанном мною, когда я держал в руках своих урну с горсточкой пепла…

Он почувствовал — пауза затянулась — и сказал:

— Спасибо за слово участия. Я о себе говорить не стану — не для того мы здесь собрались. В жизнь мою вошла пустота, заполнить ее, к несчастью, нечем, к сиротству, как к холоду, не привыкаешь. И хватит об этом — я вам благодарен за то, что все вы помните Ромина, за то, что нашли в круговерти дней время приехать отдать ему должное. Делает честь вашим сердцам, вашим умам и вашей избранности — я осознанно произношу это слово. Спасибо и нашему меценату — мы все обязаны его бескорыстию. Человек, чью память мы с вами чтим, считал бескорыстие высшим достоинством.

Речь его длилась полчаса, но никого не утомила. Он и сам ощущал, что сегодня — в ударе, говорилось на диво непринужденно, самые звучные слова легко находились и строились в ряд. После того, как он закончил, чтения были не сразу продолжены. Его окружили и благодарили.

С печальной, отрешенной улыбкой Авенир Ильич принимал поздравления.