Госпожа трех гаремов   ::   Сухов Евгений

Поход князя Микулинского



Дружина Семена Микулинского подступила к самым стенам Казани, и громкий звук походных труб был услышан в ханском дворце.

— Войско урусского царя под стенами города! Царь Иван подошел к Казани! — поднялся в городе переполох.

Казань спешно вооружалась, а рать Семена Микулинского, помахав издали хоругвями, засела в дубовой роще.

— Не время сейчас, — сказал воевода. — Крепки они за стенами. Выманить бы их да сразиться в чистом поле.

А вскоре, приказав свернуть лагерь, князь Микулинский затерялся в лесах казанской стороны. Не увидев на следующий день московской рати, Сафа-Гирей отправил за ней в погоню арского эмира Япанчу с многочисленным воинством.

Через неделю, заморив коней и измотав полки, Япанча понял, что разыскать Семена Микулинского будет трудно, и, разослав дозоры во все стороны, стал дожидаться вестей, расположившись лагерем близ Арска.

— Батюшка, — кричал стряпчий, [31]  — как послал ты нас в дозор татар караулить, так я сразу на них и вышел. Из-за кустов я выглядываю, а там… батюшки святы, все войско татарово спит! Даже караулов нигде не выставили. Вот сейчас напасть бы на них, надолго бы они запомнили эту встречу.

Князь Микулинский не мог поверить в удачу. Дотошно переспрашивал стряпчего:

— Виданное ли это дело? Неужно все спят мертвецким сном?! И дозоров не выставили?

— Не выставили, батюшка, — волновался стряпчий.

— Западни бы не было… — колебался князь.

А потом, посовещавшись с воеводами правой и левой руки, понял, что дело верное.

— На коней! — коротко приказал он.

Через час дружина князя Микулинского подступила к лагерю Япанчи.

— Действительно спят… И постов нигде не видать, — не переставал удивляться воевода. И в сердце старого война вдруг осторожным ужом вползла жалость. — Не по-христиански это — сонных рубить. Сначала в трубы сыграйте, пусть пробудятся. Ну а потом… с Богом!

Рать Семена Микулинского замерла. Полки ждали барабанного боя. А когда послышалась быстрая дробь и зазвучали трубы, лес наполнился криками, свистом, и из чащи на войско Япанчи налетела конница.

Запоздало и испуганно зазвучали татарские трубы.

— Коли их! Руби! — раздавались возбужденные голоса. — За Христа! За веру!

На землю падали убитые и раненые. Разгоряченные и напуганные кони топтали поверженных людей, втаптывали в грязь бунчуки, лес наполнялся криками, плачем, мольбой о пощаде.

— В полон их! — кричал воевода.

Рубка переместилась ближе к шатру эмира, где он с небольшим отрядом сдерживал натиск урусов.

— К лесу! К лесу! — кричал Япанча, шаг за шагом отвоевывая спасительные аршины земли. И когда лес прочно заслонил его от вражьих стрел, он издал победный клич. Затем осмотрел свое поредевшее воинство и, холодея всем телом, спросил:

— Почему я не вижу среди вас моего сына?! Где он?!

— Эмир, будь справедлив, — осмелился есаул сказать правду. — Он остался прикрывать наш отход! Он спас всех нас…

Есаул не договорил. Острый кинжал раздвинул ребра и вошел в его грудь по самую рукоять. Изо рта есаула на желтый кафтан тонкой быстрой струйкой полилась кровь.

— О Аллах, спаси моего сына. — Старый эмир вытер кинжал и прикрыл в горе глаза.

Арский княжич уже не обращал внимания на крики — расстелив в шатре циновку, он стоял на коленях и отбивал поклоны. Распахнулся полог, и вошел рында князя Микулинского. Он вытащил меч и приблизился к юноше. А княжич, прикрыв глаза, продолжал молиться.

— Не трожь его, — опустилась ладонь воеводы Микулинского на плечо рынде. — Пускай своему богу помолится.

А когда были произнесены последние слова молитвы и раздался выдох: «Амин!» — юноша взглянул на вошедших, резким движением выхватил кинжал и вонзил его себе в живот.

— Алла! — был его последний крик. Потом он упал на бок и умер без стона.

— Гордый, — произнес князь. — Таких уважать надо.